Встретимся в суде - Фридрих Незнанский Страница 18

Что он мог тогда понимать в змеино-сложных путях, которыми ходят вокруг да около друг друга, порой фатально соединяясь, мужчины и женщины? Он был тогда наивный, домашний, ласковый. Ему повезло родиться младшим ребенком в семье с тремя детьми, где мама боготворила папу, а папа готов был на руках носить маму, и старшие братья, ко времени Валькиного студенчества обзаведшиеся женами, воспроизводили тот же тип отношений… Теоретически он знал, что на свете существует такая вещь, как супружеская измена, но на практике, сознанием и душой, принять этого не мог. Это слово — «измена» — будто сошло со страниц романов XIX века; к окружающей Вальку Баканина действительности оно не имело отношения.

Зато Валькин друг, Леня Ефимов, рано начал разбираться в таких вопросах. Связь между женщиной и мужчиной, между мамой и папой не была для него неразбиваемым монолитом: Ленины родители развелись, когда мальчик учился в начальной школе. Отец женился во второй раз… То, что для Вальки было священным, в ефимовских пристальных, всегда чуть сощуренных глазах выглядело скучной бытовухой. Валентин не забыл, как вскоре после Марининой свадьбы неловко пошутил с Ефимовым, скрывая разочарование (по крайней мере, предполагая, что скрывает):

— Какую девушку мы потеряли!

В ответ на что Леня расслабленно бросил:

— Подумаешь, «потеряли»! Не потеряли, а, скорее, пока не нашли.

— Ты о чем?

— О том же, о чем и ты. Марина к Шарову не железными цепями прикована. Первое время после свадьбы будет смотреть на него, а после ничто ей не помешает выбрать для рассмотрения иной объект.

Валька ничего не сказал. Не нашелся, что ответить. У него даже рот приоткрылся от удивления, — разве что слюни не начал пускать. Если бы видел себя со стороны в эту минуту, сказал бы: «Дебил дебилом».

— Ты что думаешь, жены сдают мужьям на хранение половые органы? — Леонид выразился грязнее; Валентин ни за что не повторил бы вслух как. — Пояс верности уже пятьсот лет вышел из моды, мой птенчик. А Марина — сексуальная цыпочка. Ты присмотрись только к ее глазам, губам — она же истекает желаниями! И за Шарова, будь уверен, она выскочила ради квартиры, а не по любви. Так что потерпи немного, все будет в наших руках…

— В наших?

— Ну да, я тоже не прочь отведать кусочек профессорской жены. Считай, мы вместе ее оценили.

Вальке следовало влепить ему пощечину, и, может, тогда ничего бы и не произошло. Но помешала опять-таки застенчивость. И вечное мальчишеское стремление показаться друзьям старше и умудреннее, чем ты есть. Романтическая любовь издалека в глазах Леонида послужила бы признаком мальчишества, и Валька постарался не выдать, что подвержен этой постыдной страсти. Поэтому он сделал вид, что согласился со всеми ефимовскими доводами. На самом деле он не верил, что цинизм Лени имеет хоть какие-то основания. Возможно, другие женщины вскоре после свадьбы и начинают изменять мужьям, но при чем тут Марина Криворучко? Марина, с ее распахнутыми зелеными глазами? Марина — провинциалка, чей безупречный интеллект и редкое трудолюбие помогли ей завоевать уважение преподавателей и соучеников? Ей прочат большое будущее. Так же как Лене, как Вальке, как Кингу и другим членам их дружной команды. Марина-умница, Марина-коллега не вязалась в представлении Вальки с «сексуальной цыпочкой», которая готова изменить мужу… Все это, решил Валька, ерунда на постном масле. И думать об этом нечего.

Если бы не было этого экзамена по теормеху…

Семестр выдался тяжелый, все были измотаны, а тут еще теоретическую механику сдавать! Весь этаж был отдан экзаменующимся, которые, в преддверии страшного пыточного зала, бродили по аудиториям, пряча шпаргалки, принимая валерьянку и пытаясь лихорадочно зубрить. Леня Ефимов, помнится, сдал экзамен раньше, с другой группой, по семейным обстоятельствам — его мать попала в больницу с инфарктом… Марина и Валька сдавали в свой срок и даже хотели идти первыми — лучше уж сразу прыгнуть с вышки, чем долго трястись! Но их придержали: не хотели, чтобы отличники сразу задали высокую планку, до которой остальные могли и не дотянуться. Они согласились. Поэтому, чтобы в течение вынужденного ожидания не заражаться страхом от других, ушли в самую дальнюю аудиторию, благо, много комнат пустовало.

Откуда у Марины взялся ключ? Откуда-то взялся, наверное, она попросила у лаборантки, которая хорошо знала эту старательную студентку, профессорскую супругу, и доверяла ей — но так или иначе ключ Марина достала из кармана и заперла комнату изнутри. Здесь стыли в прохладном молчании школьные пластмассовые столы и желтые стулья на черных железных ножках. На столах шариковой ручкой нацарапаны подсказки. Из-за надвигающейся июньской грозы стало темно, как вечером. В стекла стучались ветви отцветшей сирени и первые капли дождя, которые ветер дробными порциями бросал в окно. Валька, прихвативший с собой учебник по теоретической механике, собирался включить верхний свет, чтобы как следует повторить. Но Марина перехватила его руку, потянувшуюся к выключателю. Перехватила так многообещающе, так нежно, что Вальку посетило прозрение: сейчас его ждет нечто поинтереснее учебника. От этого прозрения он остолбенел, застыл на месте, как гипсовый пионер с поднятой рукой, понимая, что не в состоянии будет что-либо сделать, не в состоянии доставить Марине ту радость, которой она, вероятно, ожидает от него. Однако опасения были напрасны. Все, что нужно, Марина сделала самостоятельно…

Перед его глазами во всех подробностях встала аудитория, бывшая свидетельницей того, как Валентин Баканин лишился девственности, — ох, какое счастье, что у мужчин это не так очевидно, как у женщин! Во всех подробностях вспомнил он исшарканный студенческими подошвами линолеум, на котором расплывалось озерцо беловатой слизи, такой же, которую он позже находил по утрам на простынях перед уходом от женщин, которые как-то все вместе олицетворяли Марину… А реальная Марина, присев на корточки, позволила вытечь из себя всему этому веществу, которое Валька в нее ввел, и деловито подтерлась извлеченными из сумочки гигиеническими салфетками. Одну салфетку протянула Вальке, и он засуетился, пользуясь возможностью привести в порядок и укрыть в одежде не до конца опавший орган, который он теперь стыдился демонстрировать Марине, точно так же, как постыдился бы предстать перед ней со спущенными штанами час назад, когда между ними еще ничего не было. То, что произошло, не сделало их близкими людьми.

— Сейчас приберемся, — приговаривала Марина, убирая с пола следы их микроскопического преступления, — и пойдем теормех сдавать. Наверно, все, кроме нас, уже отстрелялись…

При упоминании об экзаменах тень прежних дружеских отношений мелькнула между ними. Почему-то Вальке подумалось, что происшедшее на самом деле не содержит никакого особенного смысла и он никому не причинил вреда. Ведь все они — и Валька, и Марина, и Шаров — одна компания; какие счеты между своими? Марина попросила об услуге, которую Валька ей оказал, вот и все. Совсем просто…

Нет, совсем, совсем непросто! Человек не властен над своими желаниями. А Валька, ведя отсчет нового этапа своей жизни с этой грозовой аудитории, желал Марину. Желал ее целиком, обжигающе, непреклонно, всеми гормонами, железами и спинным мозгом, желал, чтобы она принадлежала ему, — с ее изяществом, с ее теплым подвижным телом, с ее ласковыми умелыми губами… При чем тут Шаров? Какой Шаров?