Этюд в черных тонах - Хосе Карлос Сомоса Страница 17

На всякий случай должна сказать — если вдруг я до сей поры изображала себя каким-то другим человеком, — что мир всегда представал для меня будничным, хотя и не слишком счастливым местом: работа (много), отдых (мало), долгие дороги, терпение, бюрократия, маленькие радости, огромные печали и чуть-чуть мечтаний (всегда связанных с солнцем: его отсутствие, восход и заход неизменно навевали на меня мечтательность). Не думаю, что покажусь тщеславной, если предположу, что мир выглядит таким же и для большинства других людей. До той самой минуты все необыкновенное я получала в театрах, а редкие исключения — бабочка, которая, гляди-ка, уселась прямо на руку мне, девчушке; старушка, которая поблагодарила меня за заботу, уже находясь на пороге смерти; первый поцелуй Роберта Милгрю — были мимолетны и неповторимы. Однако мир мистера Икс, ясное дело, выглядел совсем иначе. Не только иначе, чем мой, — иначе, чем мир любого другого человека. За несколько часов нашего знакомства он уже узнал все мои тайны; еще один день — и его тайны начали открываться мне.

Я стояла неподвижно, растерянно глядя, как они проникают внутрь.

Ни один из них не мешал другим. Они ловко карабкались по стене и спрыгивали на пол поочередно — так обычные люди вежливо проходят в дверь. Потом все они замерли, глядя на нас широко открытыми глазами, только моргая время от времени.

Полагаю, все мы их когда-нибудь видели и в то же время мы их никогда не видим. Детей, над которыми жизнь измывается со всей жестокостью, которых полно и в Портсмуте, и на лондонских улицах, — оборванных, грязных, с тревожными цепкими взглядами. Прохожие обычно не поворачивают головы, когда они проносятся шумными стаями, зато жадно глазеют на них в театрах — официальных или подпольных. Они — как будто вымышленные существа с точки зрения тех членов общества, которые считают, что настоящий ребенок носит матросский костюмчик и играет с палочкой и обручем под бдительным присмотром воспитательницы. Со мной всегда происходит обратное: стоит мне увидеть уличного мальчишку, как сотни здоровых, хорошо одетых деток тают, точно сахар на Сахарном Человеке.

Передо мной стояло три удивительных экземпляра. Самому низенькому не могло быть больше десяти лет, он был как обезьянка с веснушчатой закопченной мордочкой, со спутанной рыжей шевелюрой. Рядом с ним стоял самый высокий, с соломенными волосами, — он олицетворял собой саму покорность судьбе и спокойствие (каковых недоставало первому), глаза его были полуприкрыты, а на печаль он, вероятно, получил патент. Третий, светловолосый и грязный, был самый пригожий из всех, и ни слезы (он трогательно и молча плакал), ни приставшая грязь, ни царапины на руках и ногах (они подсказали мне, что мальчуган зарабатывает на жизнь на какой-нибудь из арен, быть может на Саут-Парейд) не портили его красоты.

Поначалу больше ничего не происходило. Они смотрели на меня, я на них, и сейчас мне трудно оценить, кто из нас был больше изумлен и перепуган. Шесть худеньких ног с шестью маленькими заскорузлыми ступнями перед крохотным диктатором в кресле. Он-то и нарушил повисшую тишину:

— Не замирайте перед окном, я вам уже говорил, передвигайтесь к кровати. Вас не должно быть видно снаружи. Будьте так любезны, мисс Мак-Кари, погасите все лампы, кроме одной, и приставьте к двери стул, спасибо.

Я повиновалась без пререканий, хотя и четко сознавала, что таким образом превращаюсь в соучастницу не поймешь чего, задуманного моим пансионером, но действовать как-то иначе мне в голову не пришло.

Мистер Икс как будто прочитал мои мысли. Он тут же добавил:

— Мисс Мак-Кари, вам не о чем беспокоиться, позже я объясню, чем вызвано присутствие здесь трех моих друзей, однако сейчас позвольте мне еще немного попользоваться вашим великодушием и коротко их представить: этот рыжий непоседа носит прозвище Муха, он слишком много жужжит и болтает без остановки. — (Такая характеристика повеселила и Муху, и его высокого сотоварища, который улыбнулся и пихнул малыша локтем в бок.) — Его друга я именую Паутина, потому что он умеет замирать в неподвижности и воспринимает даже мельчайшие детали. У третьего тоже имеется прозвище, но я предпочитаю называть его по имени, Дэнни Уотерс; а что касается медицинской сестры Мак-Кари, мы можем ей полностью доверять.

Щербатые улыбки, которыми наградили меня мальчики, разжалобили бы и царя Ирода. Я попыталась ответить им улыбкой «абсолютного доверия», однако сама я ничего подобного не испытывала. Присутствие этих шалопаев выходило за рамки всех правил Кларендона, а если их обнаружат, я незамедлительно лишусь своей работы.

— Выкладывай, Муха, что там у тебя? — распорядился мистер Икс.

Рыжий как будто всю жизнь дожидался этой великой минуты:

— На пляже нашли еще одного мертвеца, сэр! Он был не дурак выпить! Его звали Хатчос, Зайка его знал!

— Хатчинс, — серьезно поправил Паутина.

Третий мальчик опустил голову, и плач его превратился в душераздирающие рыдания. Его красивое лицо сделалось пунцовым, на лбу проступили морщины. Дэнни обхватил себя руками, словно опасаясь, что его, как пушинку, унесет порывом ветра.

— Зайка очень любил Хатчоса! — добавил Муха весело, но без злорадства: для этих несчастных ангелов боль потери является всего лишь очередным событием их каждодневной жизни.

Несмотря на это, все хранили молчание, дожидаясь, когда окончится этот плач, вобравший в себя всю скорбь мира. Потом мистер Икс произнес:

— Ну ладно, это смешно.

От возмущения я онемела. Я подошла к детям — они тотчас отступили, у них давно выработалась привычка держаться на расстоянии от любого взрослого. Но бедняжка Дэнни все-таки принял мои объятия из-за завесы слез. Я обвила его руками и почувствовала, как содрогается тренированное тело, — как будто я прижимала к себе не балаганного бойца, а существо гораздо более слабое.

Не отпуская мальчика от себя, я метнула укоризненный взгляд на мистера Икс:

— Неужели вы лишены даже малой толики человечности?