Тайны прошлого - Джулия Хиберлин Страница 16

Мама раскачивалась взад-вперед у окна, выходившего в сад. За этот вид из окна мы доплачивали четыреста долларов в месяц. В комнате царили мрачные тени сумерек, потому что мама больше не любила ни солнечного света, ни ламп. Можно было хоть весь день щелкать выключателями, она упрямо вырубала все освещение.

Судя по всему, она опять меня не узнала. Я давно уже научилась не расстраиваться. Когда Вэйд на похоронах папы говорил свою речь, мама накрыла мою ладонь своей и наклонилась ко мне, чтобы спросить: «Кто умер?»

— Можно мне расчесать тебя? — Она не ответила, но позволила мне поднять себя и провести к креслу перед туалетным столиком. Я встала за ее спиной, осторожно вынимая шпильки из маминой прически. Ее волосы, до сих пор шелковистые и длинные, напоминали белоснежный водопад.

Я взяла расческу и начала медленно расчесывать их, считая каждое движение. Так мама расчесывала меня, когда я была маленькой и у меня выдавался трудный день. Кожу на голове покалывало еще час после этого. Я считала вслух, мой голос был единственным звуком, нарушавшим тишину ритуала, и одной из немногих вещей, которые позволяли маме расслабиться.

Сегодня я злилась. Сегодня мне очень хотелось сбежать навсегда, чтобы всем нам стало лучше.

— Мам, я правда твоя дочь? — вдруг спросила я. — Или меня украли? — Голос срывался на высокие ноты. — Ты удочерила меня?

Если Розалина не лгала, то это был единственный хороший вариант. Мама и папа могли удочерить меня, не зная, что я похищена.

— Детка, — произнесла она.

— Не надо «деток», — сказала я так резко, что мама вздрогнула. — Вот, посмотри.

Я протянула ей фотографию молодой Розалины Марчетти с ребенком, возможно, мной, на руках. Мама отвернулась, нервно перебирая пальцами ткань платья на коленях.

— Кто эта женщина? Ты ее знаешь? Она написала мне это письмо. — Я положила розовый лист ей на колени. Мама сбросила его на пол. Я нагнулась за письмом, пытаясь справиться со злостью, зная, что злость мне не поможет. Потом судорожно вздохнула.

— Она пишет, что ты лгала мне. Что она моя настоящая мать, — мягко продолжила я. — Ее зовут Розалина Марчетти, мама. Она замужем за убийцей.

— Она красивая девочка, — мамин голос шелестел, как сухая бумага. — И ты красивая девочка.

Она протянула мне руку, жестоко искореженную артритом. Еще одна часть ее тела отказывалась ей служить. Когда-то элегантные пальцы, которые порхали над пианино каждый вечер моего детства, которые учили меня магии великих композиторов.

Иногда, во время моих упражнений на разработку пальцев, она рассказывала мне истории: что у Баха было не меньше двадцати детей, что полное имя Моцарта при крещении — Иоганн Хризостом Вольфганг Теофил Моцарт, что Вивальди называли Рыжим священником за цвет волос и что после долгой болезни его похоронили в безымянной могиле. Что у Рахманинова были огромные руки с длинными пальцами, которые растягивались над клавишами, как резиновые, а Шопен так любил Польшу, что, уезжая, наполнил ее землей серебряную шкатулку и завещал похоронить ее вместе с ним. И что никто не понимал гениальности этих людей, пока они были живы.

А в лучшие дни мама садилась со мной рядом и играла что-то из Дюка Эллингтона или Билли Холидей и пела их песни своим чистейшим альтом. Печальная, игривая, очень умная. Такой была моя мама. Неужели она была еще и лгуньей?

В октябре или ноябре, когда угасали последние осколки лета, мы распахивали все окна, и папа слышал нашу музыку даже из амбара. Он рассказывал, что и лошади замирали, прислушиваясь. Мама говорила, что ей нравится мысль о том, что ветер подхватывает ноты и они вечно парят над нашими прериями.

— Так ты украла меня? — настаивала я. — Я тебе не родная?

Она тянулась ко мне. Мне показалось, что мама хочет меня обнять, но вместо этого она уверенно потянула меня за неряшливый узел волос.

Она развернула меня к зеркалу и прижалась щекой к моей щеке.

И долго рассматривала наши общие черты — тонкая структура кости, мягкие прямые волосы, печаль в глазах.

— Мама, мне нужна твоя помощь! — взмолилась я шепотом. — Я боюсь.

Впервые в жизни я произнесла это вслух.

Ее лицо осталось спокойным и бесстрастным.

В сумраке отражения я видела девушку, которой она была когда-то. Себя. Ошибки, кажется, не было.

Перед уходом я попросила у нее ключ, который мама всегда носила на серебряной цепочке.

Она без возражений позволила мне снять его со своей шеи.

* * *

Когда я подошла к машине, на месте черного пикапа подозрительного мужчины было пусто.

Нужно выяснить личности нападавших, напомнила я себе. Возможно, я даже смогу добиться ордера, запрещающего им ко мне приближаться. Хотя это может лишь разозлить их еще сильнее, постоянно напоминая о моем досадном существовании.

Жаль, что я понятия не имела, с какой чертовщиной связалась. Один из тех мужчин искал и нашел мою фотографию на сайте Ранчо Хэло. Черт его дери. Наверное, стоит кому-то об этом сказать. Я запустила руку под сиденье, проверяя наличие верного сорок пятого. Все еще там. Некоторые люди успокаиваются, поглаживая теплых пушистых питомцев, я же выросла в компании холодной стали.

К депрессии, которая каждый раз накрывала меня после визита к маме, добавилось растущее чувство чего-то жуткого, словно невидимые монстры затаились вокруг, выгадывая время, провожая меня от кровати до пикапа и обратно. Но я могу лишь двигаться вперед, сказала я себе, и быть настороже. И уж точно не стоит пугать пока Сэди и Мэдди.

Я попросила сестру встретить меня в доме часа в два, и она уже ждала на дорожке. Мэдди сидела на земле по-турецки и раскладывала по кучкам мелкую гальку, сортируя ее по цвету. Когда пикап зашелестел по дорожке, она подняла голову. От ее широкой улыбки моя тревога стала еще сильнее.

— Я думаю, мы поступаем правильно, — заверила меня Сэди, когда мы шагали к двери, но я чувствовала, что она тоже ощущает себя виноватой. Крошечный ключ на цепочке мама всегда носила на шее. Она никогда его не снимала, даже купаясь в реке или душе, и никогда не отвечала ни на один из вопросов о нем. Нас, маленьких, завораживал красный камешек на головке ключа, и мы свято верили, что это волшебная вещь. Нам казалось, что это ключ от спрятанного сундука с сокровищами, и однажды летом мы даже копали ямы, пытаясь найти этот сундук.

Мама тогда сурово наказала нас и заставила засыпать все раскопанное. Разве мы не знали, что лошади и коровы могут переломать себе ноги, попав в такую яму? Позже тем вечером, укладывая нас спать, папа рассказал, что этот ключик — от маминой шкатулки с драгоценностями. Мама, говорил он, нашла его на пепелище дома, в котором сгорели ее родители. В то время мы с Сэди мало что знали о мамином прошлом. Но обе не поверили папиному объяснению. Зачем же маме носить на шее такое болезненное напоминание?