Вор-любитель. Избранные рассказы о Раффлсе - Эрнест Уильям Хорнунг Страница 16

– Ты, стало быть, знаком с ним?

– Больше по слухам. Надеюсь, однако, что он не знает меня в лицо. Это тот самый малый, который в Сеттон-Вильмерской истории был на целых шесть недель отстранен от практики за попытку оказать давление на суд. Все дивились, как он вообще не вылетел со службы, но вместо этого, он приобрел богатейшую практику по темным делам, и всякий жулик по любому поводу отправляется прямо к Беннету Адденбруку. Он, пожалуй, единственный человек, у которого хватило смелости напечатать подобное заявление, и он единственный может сделать такую штуку, не вызывая подозрений. Просто-напросто это в его характере, но ты можешь быть уверен, что на дне тут скрывается что-нибудь темное. Хотя оригинально то, что я в уме давно уже решил обратиться к Адденбруку, если представится к тому случай.

– И ты идешь теперь к нему?

– Иду сейчас же, – проговорил Раффлс, вытирая рукавом шляпу, – ты также.

– Но я пойду туда лишь за тем, чтобы притащить тебя обратно к завтраку.

– Мы позавтракаем все вместе после нашего свидания с тем господином. Идем же, Банни, и сменим наши имена по дороге. Мое будет Гласпуль, не забудь этого.

Мистер Беннет Адденбрук занимал обширное помещение на Веллингтон-Стрит, на Странде. Его не было дома, когда мы пришли: он вышел ненадолго «по судебным делам». Не прождали мы и пяти минут, как перед нашими глазами предстал коренастый, румяный мужчина, весьма решительного вида, страшно самоуверенный и довольно веселый. Черные глаза его широко раскрылись при виде Раффлса.

– Мистер Гласпуль? – воскликнул адвокат.

– Мое имя, – отвечал Раффлс с невозмутимым нахальством.

– Ни в каком случае не стану ни о чем допытываться! – продолжал первый с хитрой усмешкой. – Любезный сэр, я вижу, вы оставили себе слишком много лазеек, чтобы допустить какую-либо оплошность!

Одну секунду Раффлсу хотелось ответить ему что-нибудь очень язвительное, но затем он лишь пожал плечами и улыбнулся, хотя его улыбка больше походила на сдерживаемую циничную усмешку.

– Вы хотите выбить меня из позиции? – сказал Раффлс. – Но я не вижу надобности входить в объяснения. Я упрям и не хочу являться под своим собственным именем, вот и все, а кроме того, я желаю получить тысячу фунтов вознаграждения.

– Две тысячи, – поправил его адвокат. – И человек, прибегающий к псевдониму, есть именно тот, кто мне теперь нужен, так что вам нечего об этом беспокоиться, любезный сэр. Дело, однако, носит в высокой степени приватный и конфиденциальный характер.

При этом он взглянул на меня очень сурово.

– Совершенно верно, – заметил Раффлс. – Но в объявлении, кажется, говорится нечто о риске?

– Некоторый риск действительно есть в этом деле.

– В таком случае, разумеется, два ума хорошо, а три лучше. Я сказал, что желаю тысячу фунтов, вот этот мой друг желает другую. Мы оба дьявольски упрямы и если возьмемся за это дело, так не иначе как вдвоем, или вовсе уклонимся от него. Желаете знать и его имя? Я назову его настоящим именем – Банни.

Мистер Адденбрук бросил взгляд на мою визитную карточку, которую я подал ему, затем он нерешительно забарабанил по ней ногтями, и его замешательство выразилось в конфузливой улыбке.

– Дело в том, что я нахожусь в порядочном затруднении, – сознался он, наконец. – Я получил прежде всего ваш ответ, но люди, имеющие возможность рассылать длинные телеграммы, обыкновенно не интересуются объявлениями в «Daily Tеlеgraph», в силу этого я совершенно не приготовился видеть людей вашего круга. Говоря откровенно, при некотором размышлении я не уверен даже, что вы пригодны для моей цели. Вы люди, состоящие в престижных клубах! Я же скорее предполагал обратиться к авантюристам!

– Мы авантюристы, – степенно заявил Раффлс.

– Однако вы признаете законы?

Черные проницательные глаза адвоката блеснули.

– Мы не профессиональные мошенники, если вы это хотите сказать, – отвечал Раффлс с улыбкой, – но мы весьма недалеки от этого. За тысячу фунтов каждый из нас готов натворить лихих дел, не так ли, Банни?

– Все, что угодно, – прошептал я.

Поверенный отпер бюро.

– Я объясню вам, для чего именно вы нужны мне. Но вы вольны отказаться. Это незаконно, хотя незаконность совершается во имя благой цели, именно в этом и состоит риск, и мой клиент готов заплатить за него. Он готов вознаградить даже одну попытку в случае неудачи: раз вы согласны идти навстречу опасности, то деньги столь же обеспечены, как если бы они были в вашем кармане. Мой клиент, сэр Бернард Дебенгам, из Брум-Голля, у Эшера.

– Я знаком с его сыном, – заметил я.

Раффлс тоже знал его, но не сказал ни слова, и его глаза неодобрительно на меня покосились. Беннет Адденбрук обратился ко мне.

– В таком случае, – сказал он, – вы имеете удовольствие знать одного из самых отъявленных молодых негодяев в столице, он же fans еt origo ^[3] всей этой истории. Если вы знакомы с сыном, то, может быть, знаете и отца, хотя бы понаслышке? В таком случае мне незачем говорить вам, что это очень странный человек. Он живет одиноко, среди склада редкостей, недоступных ни для чьих взоров, кроме его собственного. Говорят, у него лучшая во всей южной Англии коллекция картин, хотя никто никогда ее не осматривал, так что проверить это нельзя. Картины, скрипки и мебель – вот его слабость. Не подлежит ни малейшему сомнению, что он до крайности эксцентричен. Никто не станет отрицать, что и в его отношениях к сыну также сказывается значительная доля эксцентричности. Сэр Бернард годами платил его долги, и вдруг в один прекрасный день, по-видимому, без малейшего к тому повода, не только отказался впредь их уплачивать, но и совершенно прекратил выдачу содержания молодому человеку. Теперь я расскажу вам, что из этого вышло, но прежде вы должны узнать или припомнить, что год или два тому назад я вел в суде одно небольшое дельце молодого Дебенгама. Я провел его как нельзя лучше, и сэр Бернард щедро расплатился со мной наличными. С тех пор я их больше не видал и не слыхал ни об одном из них, вплоть до одного прекрасного дня на прошедшей неделе, – адвокат подвинул к нам кресло поближе и оперся рукой о колени. – В прошлый вторник я получил от сэра Бернарда телеграмму и должен был немедленно отправиться к нему. Я застал его уже ожидающим меня в экипаже, не говоря ни слова, он посадил и привез меня в закрытую со всех сторон и неосвещенную картинную галерею, спустил шторы и указал жестом на пустую раму от картины. Довольно долгое время мне не удавалось выжать из него ни одного слова. Затем мало-помалу я узнал наконец, что эта рама заключала в себе одну из самых редких и в высшей степени ценных картин не только в Англии, но и во всем мире, оригинал Веласкеса. Я проверил это, – заметил поверенный, – и его слова оказались сущей правдой. Картина эта была портретом инфанты Марии-Терезии и считалась одним из величайших произведений названного художника, с этой картиной мог равняться лишь портрет одного из римских пап, как сказали мне в национальной галерее, где вся история этих картин известна, как пять пальцев. Там присовокупили, что названная мной картина Веласкеса даже не имеет цены. А молодой Дебенгам продал ее за пять тысяч фунтов!