Голая правда - Светлана Успенская Страница 15

Мария Федоровна вздохнула с облегчением. Однако лишь до поры до времени. Через три года Витек вернулся заматерелым ожесточившимся бандитом. Он стал похож на амурского тигра-людоеда, который, отведав человечинки, уже не может забыть сладкого вкуса. В глазах Витька, казалось, навсегда застыло выражение тупой решимости, свирепости и глубоко запрятанной ненависти. Он стал молчаливей, затаенней, и Мария Федоровна вздрагивала, сталкиваясь с ним по вечерам в темном узком коридоре. К тому времени Тюрин-отец уже умер, вывалившись из окна в приступе белой горячки, и две женщины остались один на один со страшным соседом.

Приступы ночной бессонницы у хозяйки квартиры стали все продолжительней, и однажды она услышала, как из комнаты дочери (бывшей тети Пашиной) доносятся игривые смешки, шорохи, бормотания, а потом эти легкие звуки заглушил нестерпимый скрип узкого старого диванчика под массивным мужским телом.

Поняв все, Мария Федоровна заплакала в подушку. Что ей оставалось делать? Она пыталась смириться и сначала делала вид, будто бы ничего не происходит, пока наконец это стало невозможно не замечать — Витек утром, с довольным видом, ухмыляясь, выходил из дочкиной комнаты, блаженно почесывал под мышками и нагло и покровительственно щурился на нее. С Людкой говорить было бесполезно.

— Мать, отстань, — отрезала она. — Может, у меня любовь.

Мария Федоровна попыталась однажды выяснить отношения с любовником дочери, поставив ультиматум: или — или. Или он оставляет Людку в покое, или пусть убирается прочь. Но Витек, изящным движением мускулистой руки с синей наколкой, отодвинул ее куда-то в угол, и та поняла — бесполезно, или он, или смерть.

Пылкая любовь завершилась новой отсидкой Витька за совсем уже страшные дела, при одной мысли о которых бедная Мария Федоровна холодела и закрывала глаза, моля только, чтобы он оттуда не вышел. Но Жмуров как-то очень быстро выбрался на свободу и отметил новый раунд вольной жизни страшным избиением Людки за то, что она, по его сведениям, имела несколько свиданий с каким-то фраером.

Так бы и тянулась эта бесконечная череда спокойных и беспокойных полос жизни, если бы Витек не решил перейти на семейный подряд в воровском деле. Людка, сверкая свежей красотою и свежими синяками, темными вечерами заманивала несчастных автолюбителей, жадных до «клубнички», в глухое место, где их поджидал Витек. Как-то раз им попался очень уж строптивый автолюбитель, предпочитавший скорее распроститься с жизнью, чем с любимой машиной, но чуть было не лишившийся и того и другого. В результате на третью отсидку влюбленные пошли вдвоем.

Мария Федоровна тогда совсем обезумела. Она металась по всем знакомым, умоляя помочь, обещая отдать все, что у нее есть. Но знакомые, на словах соболезнуя, на деле вовсе не пытались что-либо делать. Мария Федоровна была готова сама пойти на убийство, только чтобы выручить дочь из тюрьмы. Но спасти непутевую Людку в данной ситуации могли не просто деньги, а очень большие деньги.

Выход подсказала старая приятельница:

— Машка, да у тебя такой капитал есть! Чего ты ждешь! Квартира в центре, тихий район, отличное место, три комнаты! Меняй на меньшую с доплатой! И на адвоката хватит, и судью подмажешь, да еще и на жизнь останется.

И Мария Федоровна, вытирая платочком непрестанно капавшие слезы, занялась обменом. Вариантов было полно, но у потенциальных обменщиков или наличных денег не хватало, или они должны были вот-вот появиться. Действовать же приходилось не теряя ни дня. Наконец все кандидаты на обмен рассеялись, осталась только актриса Шиловская, которая предложила сумму намного меньше планируемой, но зато сразу и наличными. Мария Федоровна взглянула тогда на аккуратные стопочки купюр, сложенные на столе, взглянула на фотографию шестнадцатилетней смеющейся Людки, висевшую на стене, и махнула рукой.

Так она оказалась в однокомнатной влажной, всегда затененной деревьями хрущевке на первом этаже, в окраинном глухом районе. Но деньги, вырученные за квартиру, Людке не помогли. Судья, которому, по словам адвоката, была вручена сумма, внезапно заболел и не явился на заседание. Другой судья вкатил Людке на полную катушку, не забыв отдать должное и ее милому дружку-рецидивисту. Адвокат только разводил руками, долго объясняя про трагическое стечение обстоятельств. Людка на суде держалась молодцом, по мнению Жмурова. Она презрительно фыркала на все вопросы судьи и гордо молчала, не пытаясь даже разжалобить его своей красотой и молодостью.

— Если бы у нее хоть ребенок был, — объяснял потом верткий адвокат, — тогда сразу же вполовину бы сбавили. Я же объяснял ей, как вести себя надо, а она нарушила все мои инструкции!

После судебного заседания рассерженный адвокат гордо удалился, забыв вернуть Марии Федоровне ту часть гонорара, который обязался возвратить ей в случае неудачного исхода дела. Убитая горем мать предавалась ужасному, окостенелому отчаянию, из которого ее и вытащила добросердечная Шиловская.

Шиловская, столь удачно обменявшая свою заплесневелую халупу на шикарные апартаменты в центре, совершенно случайно узнала от своих новых соседей о несчастье, постигшем прежнюю квартиросъемщицу. Может быть, чувствуя укоры совести, а может, для того, чтобы выглядеть милосердной в глазах людей, она отыскала Марию Федоровну и пригласила ее в меру сил помогать по хозяйству.

— Не бесплатно, конечно, — уговаривала она потерянную женщину, и ее серые глаза взирали грустно и ласково. — Вы поймите, надо чем-то заниматься, на что-то жить. Может быть, я смогу со временем помочь вам, как-то продвинуть по инстанциям ходатайство.

Мария Федоровна с надеждой посмотрела на собеседницу — маленький крошечный лучик надежды блеснул вдалеке. И она покорно согласилась.

С тех пор она целые дни проводила в своей бывшей квартире. Но в ней она теперь была не хозяйкой, а только приходящей домработницей, вещью, на которую гости актрисы обращали так же мало внимания, как на мебель.

Квартира, сиявшая после евроремонта, обставленная по-европейски, казалась стильной и изысканной. В ней царил вечный цветочный аромат — его распространяли охапки цветов, с которыми Шиловская возвращалась после вечерних спектаклей.

Мария Федоровна каждый день выносила на помойку засохшие цветы с печально поникшими головками, и тогда жизнь ей казалась таким же увядшим цветком, выброшенным в мусор.

Ночевала она в своем новом пристанище, в холодной, чужой, необжитой пустоте и заброшенности, оставшейся после переезда. Теперь ее смыслом жизни стало ожидание — ожидание письма от дочери, ожидание того момента, когда пойдет по инстанциям мифическое ходатайство, ожидание того, что она, наконец, скопит денег и поедет на свидание к дочери.

Вскоре ее жизнь вошла в устойчивое, привычное русло. Она готовила по утрам еду, приносила ее на изящно сервированном подносе в постель хозяйке, кормила многочисленных гостей. Ее жизнь протекала почти так, как раньше, на том же месте, по-прежнему в хозяйственных заботах. Она снова жила как будто со своей дочерью, делала для Шиловской почти то же самое, что делала каждый день для своей ненаглядной Людочки. Иногда, заслышав в соседней комнате мягкий женский голос, она вздрагивала — ей казалось, что это голос дочери, что она неожиданно вернулась. Но, осознав свою ошибку, Мария Федоровна начинала ощущать раздражение, обиду и даже что-то похожее на ненависть.