Трали-вали - Владислав Вишневский Страница 14

Почти год жили весело, дружно, потом Алла снова загрустила. Почему? А кто его женщин знает, если они сами себя понять не могут. Устала, наверное. Музыканты народ непоседливый, да и служба армейская не особо спокойная. С деньгами часто проблемы были. Но муж выкручивался. На халтуры какие-то часто ездил, башли привозил, часто «зелень», а тут ещё вдруг, лауреатами международного конкурса стали. В прессе и на телевидении фурор был, аж целую неделю. Фотографии, поздравления… Главное, Геннадий деньги домой из Стокгольма привёз. Машину большую купил, заграничную, мебель новую. У Геннадия трёхкомнатная квартира в хорошем районе от родителей осталась – обставили. В отпуск на Кипр в прошлом году съездили… Что ещё? Да, отложили кое-что на черный день, так, немного, но, снова теперь на его жалованье сели… Нет, пока грех жаловаться, всё вроде есть. Но скучно. Геннадий предлагал несколько раз, давай, мол, детей заведём, хотелось бы!.. Алла отшучивалась, дети не тесто, чтобы их заводить, не котята, – время должно подойти. Не хотела. Узнать лучше друг друга бы надо, игриво смеялась, привыкнуть. Уже четвёртый год совместной жизни пошёл. Алла понимала, возраст у неё критический, надо бы рожать. Порой думала над этим. Копалась в себе, желая найти материнский отклик, но, увы, его почему-то всё не было и не было. Пусто там было. Всё так же строго контролировала любовные постельные процессы, предохранялась. Не успевал муж иной раз и кончить, как она с притворным ужасом выскальзывала из постели, бежала в ванную комнату… под удивлённый и обескураженный взгляд Геннадия. Геннадий хмурился, вздыхал, но не возражал, а что он мог сделать, если Алла не решила ещё. Рано, наверное ей, а может, и не надо ещё… или уже… Вздыхал пока.

Алла недавно пошла на работу. Первый муж запрещал работать, второй не возражал, но Алла долго не могла решиться выйти из дома, устроиться на работу. Хозяин парикмахерской, Александр Ганиевич, пожилой уже, но крепкий на вид азиат, узбек, или армянин, Алла не разбиралась в этом, принял её. Долго раздумывал, оценивающе оглядывая её своим мудрым прищуренным взглядом. Алла смущалась, алела румянцем, не привыкла к такому. Гендиректор заметно наслаждался её смущением, ещё больше фигурой молодой женщины, ещё и ещё раз просил пройтись перед ним, повернуться… Внимательно разглядывал её пальцы рук, говорил: «Пальцы у вас необыкновенно хорошие, Аллочка, женственные, нежные, чуткие, должны клиентам понравиться. Парикмахерская у нас элитная, мнение клиентов для нас закон…» Для неё тоже. Взял её ученицей, в её-то возрасте… За красивое лиц, стройную фигуру, томный и глубокий взгляд, и пальцы рук, конечно.

* * *

Не успели отъехать от воинской части метров пятьсот-шестьсот, как Мальцев вдруг резко затормозил машину, и нарушая правила, через сплошную линию разметки решительно развернулся, увеличивая скорость, поехал в противоположную сторону. Кобзев, упираясь ногами и руками едва удержался, чтобы не снесло с сиденья, пряча недоумение повернулся к Мальцеву. Сохраняя невозмутимость, спросил:

– Пустой? На заправку, что ли?

– Нет, – через паузу ответил Мальцев и улыбнулся Кобзеву. Улыбка была особенной, не такой, как раньше, не привычной. Не радостной, не злой, не ироничной, как бывало, а… Другой. Полутон в ней другой мелькнул, особенный, в другой гармонии… Осветлённый, что ли, высветленный… Как, наверное, у выздоравливающего больного. Когда, зуб болел, болел, например, потом его доктор взял и вылечил. Больной встал с кресла, уже и не больной… Но ещё и не здоровый, а вот такой уже… выздоравливающий. Потому что на душе уже светло стало, легче… Хотя остаточные болевые ощущения где-то ещё и есть. Такая вот у Мальцева улыбка промелькнула. Странная улыбка. Кобзеву она не понравилось. Вернее, он её не понял.

– Другой дорогой, что ли? – пряча заинтересованность, снова спросил Кобзев. Он на переднем сиденье сидел. Беспризорники молча сидели сзади. Лица без выражений, серые, отсутствующие. Догадались, видимо, куда их везут. Раскусили. Кобзев поэтому назад старался и не смотреть. Вообще-то Кобзеву было всё равно, какой дорогой поедет Генка. Если и дальней, то и лучше. Потому что кошки на душе скребли. Противно было. Как не старался Александр их не замечать, они проявлялись. Когда сознание вдруг натыкалось на них, Кобзев себя чувствовал явным подлецом, откровенным предателем. Словно это своего он сына к злой тётке на чужбину везёт… Даже двоих. Кобзев в душе чертыхался от этого, дёргал головой, отмахивался. Он же не Герасим, они ведь не Муму… И Герасиму, наверное, больно было… Во все глаза старался смотреть по сторонам, но обмануть себя картинками не мог. Пейзаж, помимо его воли, то расплывался, то наоборот сужался, сознание вновь упрямо фокусировалось именно на той больной в душе ноте – не хорошее дело Кобзев делает. Ох, не хорошее… Участвует в нём.

– Ко мне домой, – с той же странной полуулыбкой, ровным голосом ответил Генка. – Трали-вали…

С ума сошёл!.. У Кобзева от удивления лицевые мышцы заклинило. Вытаращив глаза, несколько секунд он воздух ртом ловил, потом выдавил:

– Куда? Ты что, серьёзно, Генка? К тебе? Зачем? – уже догадываясь, с ужасом вперемежку, восхитился Александр. – Полный мажор! Офонарел?

– Нормально! – ответил Мальцев, и снова улыбнулся. Теперь его улыбка была той же самой, как и раньше, привычной, озорной. – Те сандалии.

– А… – про сандалии было понятно – присказка, сказка впереди. Кобзев поднял брови, хотел спросить про Аллу, жену Генкину, но воздуха не хватило.

– Разберёмся! – с нажимом, но с тем же восторженным озорством отрезал Генка. Настроение его заметно улучшилось. Коротко глянув назад, на ребят, подмигнул им.

Ему действительно стало хорошо. Очень даже. Как никогда. Грудь уже не давило, мысли не путались, воздуха хватало, настроение появилось. Более того, оно бурлило, пело, играло. Словно до этого он долго и отчаянно падал с какой-то большой высоты, боясь и страшась падения, не мог остановиться, ни чего путного, на гладкой вертикальной поверхности под руку не попадалось – тоненькие верёвочки с ниточками в лучшем случае, и вдруг, он ухватился за канат. Даже не трос, а канат… За который, казалось, не только держаться, на нём стоять можно был, ходить даже, приплясывать… Такой он был верный и надёжный. Вот как! Всё сразу решило. Все нервы, сомнения, угрызения совести, которые бились в клубке, набухая, будоража, царапаясь, беспокоя, не находя выхода, грозя разорвать, взорвать Мальцева, уничтожить всё, и мозг его и тело… И вот… Одна только правильная мысль. Решение… И всё… Всё исчезло! Он почувствовал себя не просто радостно и облегчённо, а словно сильнее ещё стал, выше, больше, взрослее. Именно такого важного решения ему в жизни и не хватало: большого, самостоятельного. Генка с восторгом поймал себя на мысли, что это решение он принял уже давно, тогда ещё, когда вообще всё было не ясно, когда все спорили, орали… А он уже тогда принял его! Но не различил в гуще мнений и эмоций… Генка снова улыбнулся сам себе, своим мыслям. А всем, и Саньке Кобзеву сказал:

– Не боись, Сашка, прорвёмся… – Обернулся назад, к ребятам, спросил. – Так, нет, мужики?

«Мужики» не ответили, они не слушали. Они ехали в милицию, в спецприёмник.