Игры марионеток - Марина Юденич Страница 14

«Непромытые» выстраиваются на парадной мраморной лестнице. (Фонд роскошествует в богатом особняке прошлого века, неплохо сохранившимся и поныне. Несмотря ни на что.)

И все равно, он появляется неожиданно.

И стремительно.

Охранник с рацией — единственный атрибут принадлежности к Олимпу — едва поспевает следом.

«Неумытые», толпой, бросаются навстречу.

Я замираю возле колонны.

Сердце колотится в совершенном вакууме, ноги словно чужие — так бывает со мной, когда перепугаюсь смертельно.

Он, как всегда, идет мимо, и словно не замечает.

Впрочем, почему — словно?

А если он, правда, не замечает меня?

Иногда мне кажется, что он вообще ничего не замечает вокруг себя. Ни людей, ни предметы…

А если заметит, вдруг кого-то, от того только, что наткнется случайно, очень удивляется, и долго, с любопытством изучает. Разглядывает, расспрашивает, трогает руками.

Он вроде бы живет в ином времени и в других пространственных измерениях, и потому многие его не понимают, а многие — ненавидят.

Но все, без исключения — боятся.

А может, я просто придумала его таким?

Сама придумала, и сама же тихо погибаю, медленно, как в трясину, погружаясь в безнадежную и безответную любовь?

Вот он дошел до середины вестибюля и набрел на меня.

Холодное рукопожатие, прохладный поцелуй в щечку.

— Куда пропала?

— Никуда, я здесь (Рядом, только вы не хотите заметить — это, естественно, про себя)

— Как живешь без меня?

— Без вас — плохо. (Видит Бог, это святая правда!)

Что-то еще — на ходу, в том же духе.

И вдруг:

— Ты что, киснешь здесь? Ну, скажи, киснешь?

— Кисну.

— Почему молчишь?

— У вас других проблем нет, да?

— Кроме тебя? Какие могут быт проблемы?! Может, ты в аппарат хочешь? Ну, отвечай, пойдешь ко мне в аппарат?

Боже, праведный!

Хочу ли я в аппарат?!!!

Это значит, каждый день — рядом.

Это значит — настоящая работа.

Только я не верю, что это возможно.

Дневник теперь раскрыт почти на середине.

«11 ноября 1991 года

Просыпаться в чужом гостиничном номере — пытка, ниспосланная Всевышним всем блудницам, разменивающим на ворованное гостиничное счастье чистое золото своей любви

Я придумала эту фразу сходу — еще не проснувшись, как следует, но уже испугавшись шагов в коридоре и звяканья ключей.

Ощутив щекой тепло его плеча, и вдохнув полной грудью его дыхание. Отнюдь, не легкое дыхание эльфа. Вчерашний ресторанный ужин, и выпитое после шампанское, и выкуренные сигареты — все было в том дыхании. Но я вдохнула его жадно и радостно

Красивая придумалась фраза.

И точная.

Наказание утреннее гостиничное, тем временем, только начинается.

Продолжение будет таким.

Через несколько минут он проснется, и спросонок сладко потянется ко мне.

Но потом проснется окончательно, увидит электронное табло часиков на тумбочке, и тогда, торопливо чмокнув в меня щеку, пробормочет что-нибудь дежурное.

И сразу же — рывком — в ванную.

Оттуда выйдет уже совсем другой человек. Гладко выбритый, пахнущий дорогим одеколоном, улыбающийся и увлеченный собственным галстуком.

Мы расстанемся в холле.

Нет, он не из тех, кто стыдливо прячет глаза и старается идти на полшага впереди или сзади.

Он, конечно же, предложит подбросить меня, куда надо. Но при этом, едва заметно скользнет глазами по часам на запястье.

И я откажусь.

На улице он задержит мою руку — в своей, чуть дольше, чем следовало бы.

По крайней мере, в публичном месте.

И стремительно скроется в недрах своей блестящей черной «Волги», со значком Верховного Совета на лобовом стекле и антенной правительственной связи на крыше.

На этом утреннее наказание закончится

Она пролистала еще несколько страниц.

«15 марта 1992

Безумное время.

Дикое напряжение, работа на износ, до полного отупения и абсолютного физического

изнеможения.

Взлеты и падения, радостный сердечный трепет и горестное опустошение души.

Работа шла неровно и нервно, нас постоянно дергали, и Главный документ складывался из каких-то сумбурных обрывков.

Все почему-то приходилось доделывать и переделывать в последнюю минуту, и сразу бежать показывать Г. и иже с ним.

Чаще всего снами теперь общается В.

Он, как мне кажется, на самом деле, не так страшен, как его малюют.

По крайней мере, выслушивает всегда до конца, причем — даже те аргументы, которые ему не по нраву.

Правда, смотрит с ленинским прищуром.

Дескать, пой ласточка, пой. Все про тебя мне давно известно.

Ну и пусть.

Г. теперь часто бывает раздражен.

И каждый раз, не знаешь, на что нарвешься — начальственный холод или неожиданная ласка.

Было и то, и другое.

И мимолетные встречи тоже.

Хотя сейчас ему — вполне понятно — не до меня.

Д., похоже, охладевает к их дружбе, и этот холодок ощутимо веет в здешних коридорах.

В приемной у Г. значительно поубавилось народу, хотя все его полномочия — пока при нем.

Я попыталась заговорить на эту тему. В конце концов, он сам учил меня, что опасность лучше встречать во всеоружии, полностью отдавая отчет в том, что может случиться с тобой в самом худшем случае.

Вышло плохо.

Хуже не было никогда.

Он кричал на меня и топал ногами.

Впрочем, он часто кричит теперь.

Но иногда, все же берет мои руки — в свои, и ласкает тонкими прохладными пальцами.