Имидж старой девы - Елена Арсеньева Страница 14

Тетушку Элинор я вспоминаю очень часто. Практически каждыйдень. И совсем не для того, чтобы упрекнуть. Просто думаю о ней. Скучаюпо-прежнему. Воображаю, что она все еще со мной. Что она где-то есть, и я могувстретиться с ней в любую минуту, стоит только захотеть. Если бы она была жива,ей исполнилось бы двадцать пять – но умноженное на два. Однако не сомневаюсь,что она выглядела бы так же ошеломляюще, как прежде. Никакой седины в своирыжие волосы она не допустила бы, и если бы под ее удивительными глазами все жепролегли морщинки, то они бы лишь подчеркивали их кокетливый блеск изагадочность. Ну а морщинки у рта… как говорил Марк Твен, морщины должныизобличать лишь те места, где раньше были улыбки. Тогда вокруг ее рта было бымного морщинок!

Как очаровательно улыбалась Элинор, как любила смеяться!Какой это был заразительный, откровенный, обезоруживающий смех! А уж как онаподшучивала над собой! Помню, как-то раз, глядя в зеркало на свое лицо,стянутое яичной маской, пробормотала: «Я семимильными шагами приближаюсь к томувозрасту, когда забота о своей внешности начинает носить маниакальныйхарактер». И захохотала над своим глянцево-блестящим, словно глазированнымотражением, – вернее, захихикала, даже засюсюкала, ведь маска не давала никакойвозможности толком открыть рот, и смех приходилось выталкивать маленькими,скупыми, аккуратненькими порциями: «Хе-хе-хе!»

Тетушка Элинор покинула меня дважды. Первый раз – когдавышла замуж за этого американоса, бывшего чуть ли не вдвое моложе ее, нопотерявшего от нее голову так, как он никогда бы не потерял ни от какоймолоденькой девчонки. А она?.. Любила ли она его? Или просто хваталась завозможность удержать уходящую, убегающую, улетающую молодость?

Так или иначе, она вышла за этого ошалелого от любвимальчишку (который очень кстати оказался довольно богат – не миллионер, ксожалению, но вполне состоятельный человек, к счастью) и уехала с ним вАмерику. Писала она редко, а потом письма вообще перестали приходить. Не скоро– только после извещения из Инюрколлегии! – мы узнали, что Элинор и ее мужпогибли. Причем одновременно: приняли приглашение друзей покататься на их яхте,а та возьми и взорвись. Какие-то там случились неполадки с газовым баллоном… Аможет, и нет, может, все было иначе, но такую версию довели до нашего сведенияюристы.

Они жили недолго и умерли в один день. Что может бытьлучше?!

Впрочем, я была потрясена ее смертью – потрясена тем, чтоЭлинор вообще способна умереть! Маришка знала ее мало и не так переживала, какя. Матушка в основном мучилась не от горя, а от условий завещания Элинор.Только после их смерти выяснилось, что при бракосочетании ее муж, этот самыйамерикэн-бой, открыл на имя Элинор счет и положил туда сто тысяч долларов. Небог весть какая сумма, но для ощущения финансовой независимости вполнедовольно. И тетя, проникнувшись американской предусмотрительностью, успеланаписать завещание и распорядилась этими деньгами так: шестьдесят тысяч получаюя, двадцать пять – Маришка, а пятнадцать – матушка. Моей близняшке не перепалоничего. Ну, оно и понятно, для Элинор она была фигурой абстрактной и далекой,не то что для меня!

Маманя изо всех сил пыталась внушить нам, что мы должныотдать свои деньги ей. Но мы с Маришкой держались, как защитники Брестскойкрепости! Думаю, что распорядились этими деньгами именно так, как хотела быЭлинор. Умница Маришка мигом умотала в Париж, поступила учиться в Сорбонну,встретила там своего ненаглядного Мориса и выскочила за него замуж. Он и самчеловек совсем не бедный, но благодаря тетушке Маришка не чувствовала себябесприданницей. Что касается меня… Элинор и раньше подкидывала мне деньжат, ещедо своего отъезда: именно благодаря ее щедрости я и смогла познакомиться ссестрицей и вообще иногда общаться с ней. То есть стартовала удачно. Наследствоже вывело меня на финишную прямую. Благодаря ему я почти вылечилась от своейдурацкой болячки. Благодаря ему я делала в принципе все, что хотела. И особуюостроту ощущениям придавало то, что никто не знал…

Ладно. Еще не время открывать секреты, срывать, так сказать,все и всяческие маски. Тетушка этого тоже не одобрила бы. Она была убеждена,что всегда случается то, что должно случиться, – причем всему свое время. Жизньи смерть, любовь и разлука – все случается вовремя. Я привыкла верить ей –пытаюсь верить и теперь. Но иной раз бывает так тяжело, что только мысли о ней,о моей дорогой тетушке – я могла бы назвать ее матерью моей души, моего сердца!– поддерживают меня.

Я думаю об Элинор часто, очень часто. Я тоскую по нейбольше, чем по родной матери, которая, кстати сказать, жива и здорова, но скоторой мы практически не видимся и не испытываем к этому никаких позывов. Яинформирована – это самое точное слово! – о том, как протекает ее жизнь; она всвою очередь некоторым образом осведомлена о моей жизни. И довольно с насэтого. Мы не любим друг друга. Однако не странно ли, что о тетушке Элинор,которую я любила больше всех на свете и которую люблю до сих пор, я практическиничего не знала? В смысле, как складывалась ее судьба в ее молодые годы, дозамужества. Ближе ее у меня не было человека, а ведь у нее в то времясуществовала какая-то своя жизнь, вдали от нашей семьи. У нее были какие-тоистории, она, наверное, кого-то любила, кроме меня, – мужчину какого-нибудь.Обычно дети с трудом представляют себе своих близких, особенно старших, винтимной ситуации. Странно – я очень хорошо представляю, какой страстной моглабыть Элинор, как легко могла терять голову от любви.

«Тетушка! Этот безумный огонь в сердце моем – не от вас ли?»– спросила бы я, перефразируя Цветаеву.

Точно, от нее! И что прикажете мне с ним, с этим огнем,делать?