Роман с Блоком - Никита Филатов Страница 14

— Но ведь вы, наверное, пишете без «Ъ»? — поинтересовался какой-то юноша в очках.

— Пишу без него, но мыслю всегда с ним! — махнул рукою Блок. — А главное, я говорю не о себе, не о нас, живущих, а об умерших поэтах — их души нельзя тревожить!

Заметно было, однако, что подобная убежденность поэта казалась большинству из его сегодняшних спутников странной и непонятной. Ценить реформу и не допускать «лес» печатать у старых классиков через «е»… Устремление вперед с «душой революции» — и вдруг защита старорежимных и архаических «Ѣ» и «Ъ»? Справедливости ради необходимо было заметить, что реформа правописания обсуждалась и готовилась задолго до свержения царского режима и до падения Временного правительства. Впервые ее основные положения оформились почти пятнадцать лет назад, затем шло достаточно долгое публичное обсуждение, и еще в мае 1917 года реформа была официально объявлена в виде «Постановлений совещания по вопросу об упрощении русского правописания». Декретом за подписью советского народного комиссара просвещения Луначарского «всем правительственным и государственным изданиям» предписывалось с 1 января 1918 года «печататься согласно новому правописанию», и в новом году первый номер официального органа печати Совнаркома вышел уже в реформированной орфографии. Вслед за этим, не сразу, но постепенно, на новые правила перешли и другие газеты, издававшиеся на территории, которую контролировали большевики. В соответствии с реформой из алфавита исключались буквы Ѣ — ять, Ѳ — фита, І — и десятеричное. Вместо них должны были употребляться, соответственно, Е, Ф, И. Исключался твердый знак (Ъ) на конце слов и частей сложных слов, но сохранялся в качестве разделительного знака. Изменялось правило написания некоторых приставок и окончаний, отменялось употребление небольшого количества устаревшие словесных форм. В последних пунктах реформа, вообще говоря, затрагивала не только орфографию, но и орфоэпию и грамматику, так как написания онѣ, однѣ, ея (воспроизводившие церковнославянскую орфографию) в некоторой степени успели войти в русское произношение, особенно в поэзию…

— Да, я согласен, реформа освободила население от заучивания длинного списка слов, пишущихся через «ять». Да, она приведет к определенной экономии при письме и типографском наборе. Но никто не имеет права насильственно производить изменения в системе установившейся орфографии! Допустимы только такие изменения, которые происходят незаметно, под влиянием живого примера образцовых писателей… — продолжил отстаивать свою точку зрения Блок. — Придется перепечатать всех классических авторов — Карамзина, Островского, Тургенева и других… А десятки и даже сотни тысяч домашних библиотек, составленных нередко на последние гроши, в наследство детям? Ведь Пушкин и Гончаров оказались бы этим детям, воспитанным на новой орфографии, тем же, что нынешним читателям кажутся допетровские печати…

Александр Блок и его жена остановились возле дома пятьдесят семь по Офицерской улице. Поэт пожал всем на прощание руки, пригласил на свои выступления, подписал напоследок кому-то из девушек сильно зачитанный, еще дореволюционный сборник стихов — и они с Любовью Дмитриевной постучали в дверь парадного входа. Электрический звонок не работал уже давно, однако сосед по этажу, дежуривший сегодня от домового комитета, почти сразу загремел тяжелым металлическим засовом и впустил их внутрь.

— Ты только представь себе, ангел мой… — все не мог успокоиться Блок, поднимаясь с женой на четвертый этаж. — Сейчас, я спичкой посвечу… Они желают вовсе отменить слова онѣ, одинѣ, ея — как воспроизводящие церковнославянскую орфографию! Но ведь слова эти уже вошли в поэзию… ты помнишь? Вот, к примеру, у Пушкина рифма «оне — жене»! Или у Федора Тютчева была рифма «моя — нея»… Как же быть-то теперь? Пересочинять за них прикажете?

Неожиданно поэт спохватился:

— Тебе помочь, дорогая?

Он даже протянул было руку, чтобы забрать мешок с продуктами, но как раз в этот момент навстречу им из темноты шагнула женская фигура:

— Господин Блок?

Лестничная площадка на этаже была невелика, так что поэт вполне мог бы дотронуться до женщины, просто вытянув руку.

— Что вам угодно, сударыня? — опередила его жена.

— Подожди, постой, Люба… — Блок почти сразу же догадался, что перед ними стоит вовсе не очередная назойливая почитательница его таланта — из числа тех, которые вот уже много лет постоянно преследовали поэта в самых неподходящих местах. — Как вы попали сюда?

— Это неважно.

Видимо, это действительно было не самое главное.

Голос у незнакомки оказался усталый, немолодой и, кажется, даже немного напуганный. Одета она была во что-то, неразличимое в темноте — на фоне окна, выделялся только бледно-серый размытый силуэт.

— Вы действительно Александр Александрович Блок?

— Да, это я.

— Что вам угодно? — повторила Любовь Дмитриевна и сделала шаг вперед, словно собираясь защитить мужа.

Хотя, конечно, на разбойника, чекиста или грабителя женщина совсем не походила:

— Я вдова тайного советника Степана Петровича Белецкого, бывшего товарища министра внутренних дел. Меня зовут Ольга Константиновна. Простите, я…

— Вдова? — переспросил Блок и тотчас же представил себе простоватую физиономию и умные глаза арестанта, с которым ему несколько раз довелось пообщаться в Петропавловской крепости.

— Да. Мой муж был арестован новыми властями как заложник и перевезен в Москву. Две недели назад, после покушения на Ленина, его расстреляли на территории Петровского парка.

— Ольга Константиновна…

— Вместе с ним, говорят, было убито без всякого следствия и суда еще почти сто человек. Некоторых вы наверняка знали по Следственной комиссии — например, бывшего члена Государственного совета Николая Алексеевича Маклакова… или министра внутренних дел Хвостова… или министра юстиции Щегловитова…

Кажется, припомнил Александр Блок, после недавнего объявления большевиками Красного террора обо всей этой истории что-то писали в газетах.

— А еще, — продолжала вдова Белецкого; каждый звук ее голоса отдавался раскатистым эхом в гулком пространстве лестничных пролетов, — там же были убиты протоиерей Иоанн Восторгов, епископ Селенгинский Ефрем…

— Это ужасно… — прошептала Любовь Дмитриевна и для чего-то оглянулась по сторонам.

— Мне рассказали, что за несколько минут до расстрела муж единственный попытался бежать. Но приклады китайцев из караульной команды вогнали его в смертный круг…

— Ольга Константиновна, голубушка… — Блок попытался было произнести какие-то слова сочувствия, но женщина продолжила сама:

— Мне рассказали также, что после расстрела все казненные были ограблены… — В прозрачной темноте на миг повисла пауза. Затем женщина добавила:

— Вот, господин Блок. Возьмите. Незадолго до ареста муж попросил передать это вам в случае его смерти. Лично вам, из рук в руки…