Родная кровь - Сергей Майдуков Страница 13

Думала ли восемнадцатилетняя Мария, куда заведет ее увлечение Кастанедой и общение с продвинутыми молодыми людьми, когда впервые попробовала марихуану и пейот? Нет. Она расширяла сознание, верила, что соприкасается с высшими силами, и все больше охладевала к жизни обычной, серой, пресной, скучной.

Ей не было и девятнадцати, когда она совершила свое первое кислотное путешествие с помощью марки, пропитанной ЛСД. К этому времени она не только курила «травку», но и ела веселые конопляные печеньки и начинала утро с таблетки экстази.

А потом был первый укол. И первый отходняк. И первая ночь, проведенная черт знает где, черт знает с кем. Бессильный гнев родителей, клятвы завязать, перерезанные вены, уходы из дома, приползания на коленях, ворованные вещи, украденные карточки, проданные по дешевке телефоны, новые клятвы и ложь, ложь, ложь…

Новая жизнь Марии была пропитана ложью, как грязью, и грязью, как ложью. К двадцати двум годам она узнала, как выглядят лобковые вши и чем отличается хламидиоз от триппера. В двадцать четыре сделала аборт. В двадцать пять потеряла сразу два зуба.

К этому времени она и думать забыла про наставления Дона Хуана и волшебные свойства дымка. Волшебство давно закончилось. Остались тоска и ощущение бесконечного падения в беспросветную пропасть — все ниже, ниже и ниже.

Мария не думала, что когда-нибудь выберется из этой бездны. Да и стремления такого не было. Все желания стали маленькими, куцыми и сводились к одному: уколоться, спрятаться от реальности, раздобыть денег и опять уколоться. Мария опустилась, подурнела, стала неразборчивой в еде и связях. С одинаковым равнодушием натягивала на себя всякую рвань, потому что собственный внешний вид перестал ее волновать. Если она и старалась выглядеть более-менее пристойно, то лишь для того, чтобы иметь возможность разжиться очередной дозой. Родители скоропостижно скончались от сердечного приступа, один за другим, а прежние знакомые вычеркнули ее из своей жизни. Она осталась совершенно одна и, право, совсем не сожалела об этом. Никто не ломал кайф.

И вот настала та ночь, переломная. Мария проснулась на матрасе в съемной квартире и ужаснулась, вспомнив, что не запаслась дозой. Неужели мучиться до утра? Неужели опять изматывающие судороги, из-за которых хочется, чтобы тебе отрубили ноющие руки и ноги? Этот тошнотворный страх перед каждым звуком, каждой тенью? Колотящееся сердце, которое то проваливается в желудок, то закупоривает горло… Кошмарные видения, злобные голоса, чужие глаза, поблескивающие в темноте…

Перерыв содержимое сумки и все свои вещи, Мария расплакалась. Ей не было и тридцати, а она уже не хотела жить. Точнее, не представляла себе жизни без одурманивающего яда, разливающегося по жилам. Она была трупом. Без мыслей, без чувств, без желаний. Ее не было.

Где же тот Бог, которого она искала в молодости? Где полеты души и мысли? Ничего не осталось, совсем ничего. Пустота и мрак. Безнадежность.

Из состояния, в котором находилась Мария, было два выхода. Умереть — быстрее или медленнее, как получится. Или начать жить, жить по-новому.

Но где взять для этого силы? У Марии их совсем не осталось. Она была выжжена изнутри до остывших углей, до золы. Кто раздует в ней огонь снова? Ведь осталась же какая-то искорка, пусть совсем крохотная?

Мария сжалась в комок, зажмурилась и взмолилась: убей или спаси! Делай со мной, что хочешь, только не оставляй такой, какая я сейчас!

Нет, это была не молитва. Даже не бессловесный крик. Это был отчаянный вопль, пронзивший вселенную. Мария почувствовала, что ее услышали, когда тело покрылось холодными мурашками, а в груди стало так горячо, словно там зажглась и раскалилась докрасна некая точка, разрастающаяся с каждым вздохом. Ощущение было такое, как если бы она осталась не только без кожи, но и без тела. Только голова лежала на подушке. В лоб, чуть выше бровей, упирался и давил призрачный палец, волосы на темени шевелились и, кажется, потрескивали, как от электричества.

А потом все закончилось. Мария снова стала сама собой. Равнодушная и опустошенная, она вытянулась на матрасе и заснула.

Ничего не изменилось, никто не помог, поняла она утром. По-прежнему хотелось вколоть себе дозу, лучше двойную. Мария отправилась в ванную и долго мылась, как делала в тех случаях, когда шла зарабатывать к отелю или на трассу. Оделась. Позавтракала. Взяла телефон и позвонила тетке.

— Тетя Лена, ключи от нашего дома у вас? Не возражаете, если я сейчас заеду? Нет, нет, не беспокойтесь, никто ничего продавать не собирается. Не нужны мне документы, тетя. Что? Никаких сборищ, никаких оргий. Я одна туда поеду…

Мария не соврала. Увидев ее, осунувшуюся, бледную, худющую, тетя Лена всплеснула руками и заплакала.

— Ох, что бы Ниночка сказала, если бы увидела тебя такой, Маша… А папа твой? Он же так гордился тобой, столько надежд на тебя возлагал…

— Они видели меня такой, — невыразительно произнесла Мария, старательно двигая онемевшими губами. — Поэтому и ушли так рано. Чтобы больше не видеть. Но лучше поздно, чем никогда, да, тетя Лена? Я уезжаю. Мне нельзя оставаться в городе.

— Надолго? — спросила тетка, которая поверила племяннице окончательно и бесповоротно.

— Пока вся дурь не выйдет, — был ответ. — Год, два, три. Сейчас не знаю. Там видно будет. Главное — уехать. Прямо сейчас.

Была зима, загородный дом родителей промерз насквозь, в нем давно никто не жил, кроме мышей-полевок, которые ютились там исключительно ради тепла, потому что поживиться было нечем. Однако тетка не стала возражать и убеждать Марию отправиться в деревню позже, когда пригреет солнышко и можно будет грядки засеять. Вместо этого она загрузила машину продуктами, сама отвезла племянницу и вручила ей деньги.

— Доверяю тебе, — сказала она на прощание. — Не уверена, что в другой раз опять получится. Поэтому постарайся… Нет, не поэтому. Просто постарайся. Я так понимаю, это у тебя последний шанс, Машенька.

— Да, — подтвердила Мария. — И я его не упущу.

По правде говоря, она не до конца верила себе и своему слову, но оказалась сильнее, чем думала. То ли некая высшая сила ее поддержала, то ли открылись внутренние резервы, не важно. Главное, что Мария выстояла, продержалась. День и ночь. Потом неделю. Потом месяц. Потом год, даже полтора. Так и осталась жить в родительском доме на околице деревушки со смешным названием Пеньки.

Сказать, что Мария ни разу не пожалела о принятом решении, было бы большим преувеличением. Но тяга к наркотикам постепенно ослабевала, и девушка становилась свободной. Ей уже не хотелось умереть. Она надеялась, что этого никогда не повторится.