Бойня - Дик Фрэнсис Страница 12

— Кит... — принцесса обернулась ко мне. — Вы не могли бы сегодня переночевать здесь, в доме? На случай... Просто на всякий случай.

— Хорошо, — сказал я. Она прикрыла глаза и открыла их снова. — Какой ужасный день! — Она помолчала. — Все какое-то, ненастоящее...

— Может, вам налить бренди?

— Нет. Попросите Даусона принести вам поесть. Скажите ему, что вы ночуете в «бамбуковой» комнате.

Она посмотрела на меня невыразительным взглядом, слишком уставшая, чтобы испытывать какие-то эмоции.

— Мой муж хочет с вами поговорить утром.

— Только пораньше! — сказал я. — Мне же надо быть в Ньюбери к первой скачке.

— Господи! Я совсем забыла! — Ее глаза слегка ожили. — Я даже не спросила, как выступил Котопакси.

— Третьим пришел. Хорошо скакал.

— Как давно это было!

— На кассете посмотрите.

Принцесса, как и многие владельцы лошадей, приобретала кассеты с записями скачек, чтобы вновь и вновь любоваться триумфами своих любимцев.

— Да, это будет замечательно.

Она сказала «спокойной ночи» так, словно это не ей полчаса назад приставляли дуло к виску, и уплыла наверх, прямая, как статуэтка.

«Замечательная женщина!» — не в первый раз подумал я и спустился в цокольный этаж, чтобы найти Даусона. Он сидел без пиджака перед телевизором, попивая пиво. Дворецкий был несколько пристыжен тем, что незваным гостям удалось взять его владения приступом, и потому не стал возражать, когда я изъявил желание вместе с ним проверить надежность запоров. Ставни на окнах, входная дверь, дверь черного хода, дверь в цокольный этаж — все было заперто. Даусон сказал, что в десять придет Джон Гренди, санитар. Он уложит месье в постель, переночует в соседней комнате, а утром поможет ему принять ванну, побриться и одеться. Потом постирает белье месье и в одиннадцать уйдет.

Еще Даусон сказал, что в доме живут только он и его жена (личная горничная принцессы). Остальная прислуга — приходящая. Принц Литси, который живет в комнатах для гостей на первом этаже, и мисс де Бреску, чья комната рядом с апартаментами принцессы, сейчас в отъезде — впрочем, это я и сам знал.

Когда я сказал про «бамбуковую» комнату, Даусон изумленно вскинул брови; и, когда он отвез меня на лифте на третий этаж, я понял почему. Великолепная, отделанная голубым и кремовым с золотом комната была достойна самых благородных гостей. «Бамбуковой» она называлась потому, что занавески в ней были расписаны побегами бамбука, и она была обставлена светлой чиппендейловской мебелью в китайском стиле. Там стояла широкая двуспальная кровать, гардероб, имелась ванная, богатый бар и хороший телевизор, спрятанный за опускающейся дверцей.

Даусон оставил меня там, и я воспользовался возможностью позвонить Уайкему — я звонил ему каждый вечер, — чтобы рассказать, как скакали его лошади. Уайкем сказал, что Котопакси он доволен. Но понимаю ли я, что сделал с Каскадом? Дасти доложил ему обо всем, что было на скачках, включая и то, как Мейнард Аллардек осматривал коня после финиша. Дасти был вне себя.

— Как Каскад? — спросил я. — Мы его взвесили. Он потерял тридцать фунтов! Головы поднять не может! Ты нечасто возвращаешь мне лошадей в таком состоянии.

— Извините, — сказал я.

— Победы бывают разные! — раздраженно сказал он. — Теперь на Челтенхеме ему ничего не светит.

— Извините, — с раскаянием повторил я. До Челтенхема было две с половиной недели. Разумеется, это было главное состязание года по скачкам с препятствиями. Престижные скачки, крупные призы... Конечно, Уайкем прежде всего хотел победить в них — как и я, как и любой жокей. «Проиграю, подумал я. — И поделом мне: нечего вымещать злость на лошади». Но Уайкема мне было искренне жаль.

— Смотри не вздумай сотворить такого завтра с Каргули! — сурово сказал Уайкем.

Я вздохнул. Каргули уже несколько лет как не было в живых. Уайкем иногда до такой степени путался в именах, что я не мог понять, о какой лошади он говорит.

— Вы имеете в виду Кинли? — уточнил я. — Чего? Ну да, конечно, а я что говорю? Будь с ним осторожен, Кит!

Ну, по крайней мере он знает, с кем разговаривает. По телефону он временами называл меня именем жокея, который ездил на его лошадях десять лет назад. Я заверил его, что с Кинли все будет в порядке.

— Да, ну и, разумеется, выиграй скачку, — сказал он.

— Ладно.

Осторожность и победа не всегда сочетаются. Никто этого не знал лучше Каскада. Однако все горячо надеялись на то, что Кинли возьмет приз в Челтенхеме, а если он не одержит уверенной победы в Ньюбери, надежды поостынут.

— Дасти говорит, принцесса не пришла на круг перед скачкой Котопакси и потом не выходила посмотреть на него. Он говорит, это потому, что она рассердилась из-за Каскада. — Старческий голос Уайкема был полон негодования. — Мы не можем позволить себе сердить принцессу!

— Дасти ошибается, — сказал я. — Она не рассердилась. У нее просто были проблемы с... с одним посетителем в ее ложе. Она мне потом все объяснила и пригласила к себе, на Итон-сквер. Я отсюда и звоню.

— О-о! — сказал он, смягчившись. — Ну, тогда ладно. Скачку с Кинли завтра будут показывать по телевизору! — предупредил он.

— Я буду смотреть!

— Замечательно!

— Ну, пока. Спокойной ночи. Пол.

— Спокойной ночи, Уайкем.

Потом я неохотно позвонил к себе домой, но на автоответчике ничего важного не было. А тут пришел Даусон с заказанным мною ужином: куриный суп, холодная ветчина и банан.

Позднее мы снова обошли дом и встретились с Джоном Гренди — шестидесятилетним вдовцом, — который направлялся в свою комнату. Гренди и Даусон оба заверили меня, что их ничуть не обеспокоит, если я несколько раз обойду дом среди ночи. Я действительно пару раз вставал и спускался вниз, но в доме стояла тишина, нарушаемая лишь тиканьем часов. Я беспокойно спал на полотняном белье под шелковым одеялом, в пижаме, предусмотрительно выделенной мне Даусоном, а утром меня пригласили к Ролану де Бреску.

Он сидел один у себя в гостиной, одетый в костюм и белую рубашку с фуляровым галстуком. Черные ботинки начищены до блеска. Седые волосы аккуратно расчесаны. Невзирая на болезнь, невзирая на выходной.

Его инвалидная коляска отличалась высокой спинкой. Я таких никогда не видел и всегда удивлялся почему: очень удобно откинуть голову, когда захочется подремать. В то утро он не спал, но голова его была откинута на спинку коляски.

— Садитесь, пожалуйста, — любезно сказал он и проследил взглядом за тем, как я сажусь на то же место, где сидел накануне, — в темно-красное кожаное кресло. Он выглядел даже более болезненным, чем вчера, если это вообще было возможно. Под глазами набрякли мешки, а длинные руки, неподвижно лежавшие на мягких подлокотниках, казались какими-то прозрачными, словно кости были обтянуты не кожей, а бумагой.