Кровавая Мэри - Александр Каневский Страница 10

— Так надо было работать плохо.

Давид виновато пожал плечами.

— Не умею.

— А почему не ушли! Неужели ваше самолюбие не страдало?

Не отвечая, Давид подошёл к бару.

— Что вы пьёте?

— Всё. Но предпочитаю коньяк.

— Наши вкусы совпадают — Вынул бутылку и два фужера, поставил на журнальный столик. Налил в оба фужера. Сел напротив, отхлебнул, в глазах опять зажглись два фонарика. — Я вам сейчас открою одну истину: в евреях во все времена убивали чувство национальной принадлежности и собственного достоинства.

Осталось только чувство самосохранения — оно и спасает. — Фонарики погасли, и он снова вернулся в гетто. Негромко произнёс. — Он бы меня никогда живым не отпустил — я слишком много знаю.

Борис сделал последний глоток и оценил.

— Хороший коньяк!

— Французский, настоящий. — Он долил гостю.

— Вы любите деньги?

— Я их уважаю — они мне очень помогают.

— В чём именно?.. Ездить на курорты, покупать дорогие вещи, менять женщин?..

Пропустив мимо язвительность вопроса, Дуклер спокойно пояснил:

— Я купил домик на Можайском шоссе, километрах в тридцати от Москвы, в подвале построил бункер, с железобетонными стенами, перекрытием, с автономным электричеством, с очистителем воздуха…

Борис искренне удивился:

— Зачем это вам?!..

— Это не для себя. Человечество стремительно движется к самоуничтожению, грядёт атомная война… Я попытаюсь сохранить там своих близких или хотя бы продлить им жизнь… Периодически обновляю запасы продуктов, воду…

— У вас есть семья?

— Была жена. Не самая верная. Пела в каком-то эстрадном коллективе. Много ездила. Возвращалась, награждала меня триппером и снова уезжала. Я терпел и прощал. Но однажды ночью проснулся и вдруг осознал: рядом лежит чужая женщина! Встал, забрал электробритву и уехал к маме… Потом произошла наша встреча с Бурцевым, я ему понравился — с этого и началось.

— Вы живёте с мамой? — спросил Борис.

— Она год назад умерла. Отец служил в армии, я его не помню — я был ещё ребёнком, когда он погиб на каких-то учениях. Живу один, в основном, здесь, в офисе.

— Так для кого же бункер?

— Есть, есть дорогие мне люди.

Борис обвёл взглядом копии известных картин, которыми были увешаны все стены кабинета.

— Вы любите живопись?

— С детства. Дед приучил. Он был маляром, и сам немножко рисовал. раскрашивал потолки… Что-нибудь заработав, покупал мне альбомы репродукций. Пока я не научился читать, он мне пересказывал содержание, правда, на идиш, но в доступной форме… — Дуклер подошёл к картине «Иван Грозный убивает своего сына». — Например, эту он объяснил так: «Фатер — трах, киндерах!»…

— У него были враги?

— У деда?

— У Бурцева?

— Кто-то мудрый сказал: для того, чтобы тебе не завидовали, надо быть нищим, несчастным, горбатым и иметь немножко туберкулёза… А Олег был сильным, богатым, преуспевающим, в общем, счастливым человеком. Правда, у него был своеобразный идеал счастья: сидеть в сауне, пить виски, кушать раков и держать очередную бабу за задницу.

— Но всё же он успешно продвигал свой бизнес.

— В бизнесе он — имя прилагательное. Тянул я, и это его устраивало.

— А вас?

— Конечно, нет. Всё мечтал иметь красивый дом, сад, ухаживать за цветами, но… Нельзя откладывать мечту на потом!.. «Потом» не бывает, бывает только «сейчас». А я откладывал, откладывал… Надоело!

— И вы его убили?

Давид снова улыбнулся и, по-отечески, как ребёнку, объяснил:

— Вы не поняли: мне надоела такая жизнь, но сама жизнь мне не надоела!.. Убив его, разве я мог бы продолжать жить?… Я вообще не понимаю, как можно убить человека… Впрочем, вру: я мог бы убить Эйхмана, но и то — только с закрытыми глазами.

Из маминого дневника:

«… Знаешь, сыночка, по ночам я теперь беседую с Шекспиром. Да, да, с самим Вильямом!.. Мне не спится, наверное, ему тоже— поэтому он приходит ко мне, и мы беседуем… Как он велик уже только в одной этой фразе: «Весь мир — театр, все люди в нём актёры!..

Ведь действительно, каждый из нас живёт в собственном спектакле… Радостно жить в комедии, умной, тонкой, ироничной, где каждое твоё появление вызывает веселье и аплодисменты… Можно жить и по-иному, драматизируя любое событие, превращая жизнь свою и окружающих в сплошную трагедию. Всё зависит от нас: ведь каждый не только актёр, но и драматург, и режиссёр, и критик. Поэтому жизнь у одного — многоактный спектакль, с прологом и эпилогом, а у другого — одноактовка, а иногда и просто интермедия… У каждого своё амплуа: скучный резонёр, вечный комик, мрачный трагик, герой-любовник, доверчивый простак… Многих устраивает роль статистов, они не претендуют даже на «Кушать подано!»… Есть и вечные суфлёры, которые подсказывают всем, когда и как себя вести, но сами всю жизнь сидят в будке…

С возрастом амплуа может измениться: только что была лирическая героиня и вот уже — комическая старуха… Можно наплевать на возраст, не менять амплуа, даже в семьдесят оставаться легкомысленной травести, но тогда меняется жанр спектакля: драма превращается в водевиль…

Конечно, каждому хочется сыграть главную роль, а зачастую, играем только эпизод. Но это не беда: эпизод может стать ярким событием и запомниться навсегда… Самое страшное — в конце пути вдруг понять, что была написана прекрасная пьеса, специально для тебя, а ты всю жизнь играла не в своём спектакле, поэтому сыграла плохо, неумело, бездарно, а переигрывать, увы, уже поздно!..

Видишь, мой мальчик, до каких грустных мыслей меня довело общение с Шекспиром?.. Всё! Больше не впущу его в дом — приму снотворное и пусть уходит. С гениями встречаться опасно: они заставляют думать!..»

Было шесть вечера. Они сидели в кабинете у Лукопереца: Борис, капитан Рябой и незнакомая Борису женщина, молодая, коротко остриженная… Каштановые волосы, чуть вздёрнутый нос. большие серые глаза освещали загорелое лицо… Симпатяга! — отметил Борис.

— Подведите предварительные итоги! — приказал полковник. — Это наша новая сотрудница, старший лейтенант Тина Валежко.

Она будет вашим помощником в этом расследовании. — сообщил он Борису.

— Здравствуйте! — Борис галантно привстал и как можно обаятельней улыбнулся своей будущей напарнице. — Очень рад буду с вами работать и…

— Не начинайте петушиться, майор! — прервал его шеф. — Докладывайте!