Опер печального образа - Дмитрий Вересов Страница 10

— Санчо, да что случилось-то?! — закричал Михаил. — Ты можешь толком сказать?

— Такое дело, Миша… Помнишь свидетельницу?

— По какому делу?

— По какому! По твоему! Свидетельница на твоей свадьбе Людмила Синявина. Ее труп нашли за гаражами в трехстах метрах от ресторана «Идальго». Рваная рана на шее… На следующий день после твоего отъезда в Японию… Короче, приезжай, жду… Саке не забудь. Только никому из наших по дороге не показывай, чтобы без «хвостов».

Михаил постоял какое-то время около серой двери в ванную комнату, слушая, как шумит, шипит вода, как тоненьким ручейком журчит Анин голосок. Женщина с высшим гуманитарным образованием пела: «Ты бы подошел, я бы отвернулась…»

— От кого ты закрываешься?! — Корнилов раздраженно задергал ручкой. — Что это за манера такая?

— «…я бы отвернулась. Ты бы приставал ко мне…» Что надо?

— От кого ты закрываешься?! — повторил Михаил и слова и интонацию.

— От тебя, конечно! Что за дурацкий вопрос! Должны же быть между людьми хотя бы изредка какие-нибудь перегородки…

— Аня, я по делу, — хотелось строже, но строгости в голосе не было совсем.

— Я в ванной посетителей не принимаю.

— Я ухожу на работу. Понимаешь?

Вода сразу перестала шуметь. Щелкнула задвижка. Корнилов вошел в помещение, наполненное теплым туманом. Из-за клеенчатой занавески торчала любимая мокрая голова. Михаил взял огромное мохнатое полотенце, на котором были изображены сине-черные рыбы, возможно, даже карпы, завернул в него маленькую женщину и отнес в комнату, как ребенка, поставил на диван-кровать. Это пока была единственная мебель в комнате, если коробки с вещами и книгами не считать интерьером.

— Я ухожу на работу, — повторил он.

— А как же наша неделя, Корнилов? У вас там некому работать? Ты никуда не пойдешь, а я напишу тебе записку. Как зовут твоего начальника?

— Валентин Федорович… Аня!..

— «Уважаемый Валентин Федорович! — она обняла Михаила за плечи и стала раскачиваться, фантазируя. — Мой муж, Корнилов Михаил Борисович, а ваш капитан Корнилов, не пришел на работу, так как очень хорошо себя чувствовал в постели…»

От ее движений тяжелое полотенце рухнуло на кровать. Но по тому, как Михаил отреагировал на ее обнаженное тело, Аня поняла, что случилось что-то очень серьезное.

— Аня! — как глухой или спящей закричал Корнилов. — Людмилу Синявину, твою… нашу с тобой свидетельницу нашли мертвой у ресторана «Идальго».

— Когда? Где это? Ах, да! Когда?

— На следующий день после нашего отъезда. Прошу тебя: не задавай мне пока никаких вопросов. Я еще сам ничего не знаю. Я тебе все подробно расскажу.

— Я поеду с тобой.

— Вот этого мне только не хватало. Давай на всю жизнь договоримся. Должны быть между любящими людьми перегородки, хотя бы изредка.

— Это я придумала.

— Ты все очень правильно придумала.

— Ты закрываешься от меня?

— Да, на защелку. На какое-то время. Но я тебе все расскажу, когда вернусь. Я тебе даже позвоню, как только буду в курсе.

По дороге на работу Корнилов упорно вспоминал Людмилу Синявину, но не мог припомнить ничего, кроме ее длинного носа, высокомерного взгляда и здорово датого капитана Харитонова, который пытался заговорить с нею, выворачивая голову, как пристяжная лошадь. Он попробовал вспомнить остальных гостей, но они всплыли в его памяти как-то фрагментарно, эпизодически. Санчо танцует брейк на полу, вращается со страшной скоростью на спине… Аня хохочет до слез, прижимается к Михаилу, и он чувствует, как она дрожит от смеха… Анины одноклассники пытаются украсть невесту, а стоящие рядом ребята из отдела кладут их на пол, профессионально, как никогда… Аня плывет в развевающемся платье между топчущимися мужиками, как белое знамя, примиряя и успокаивая всех… Пьяные дурни ломают мельницу в ресторане. Аня вынимает из волос какую-то шпильку, чтобы что-то там им закрепить, заклинить… Корнилов не видел никого, кроме Ани…

— Слушай, Корнилов, дерево наше оказалось грейпфрутом, — первое, что услышал Михаил, входя в родной кабинет. — Достоверная информация…

Два стола, два сейфа, окно посредине и тоненькое цитрусовое дерево в жестяной банке из-под повидла. Коля Санчук сосредоточенно лил на дерево воду из детской леечки-утенка. Тот самый Санчук, который имел дурную привычку после очередного повешенного на них «глухаря» срывать злость на беззащитном растении.

— Что стоишь, качаясь, одинокий цитрус? — начинал он, стоя перед тонким побегом, держа руки в карманах, перекатываясь с пяток на носки, как дворовый хулиган перед очередной жертвой. — Цветешь и пахнешь, чурка нерусская? Ничего тебя не берет. Заварку в тебя выливают, хабарики втыкают, Харитонов в твой листик как-то даже высморкался… Тебе все нипочем! Погоди… Вот принесу из дому «Фейри». Говорят, достаточно трех ложек, и каюк тебя постигнет.

Михаил обычно вяло заступался за кривоватый стебелек с широкими желтоватыми листьями. Говорил какие-то банальности о кислороде, об успокаивающем воздействии, о возрасте баночного растения.

— Была бы березка, я бы слова не сказал, — отвечал на это Санчук. — Сам бы за ней ухаживал, как за девушкой. А тут растет неизвестно что, гастробайтер какой-то. И так хорошо приспособился, укоренился на нашей российской почве, что зло берет. Сам растет, сосет из нашей земли, а плодов никаких не приносит. Корнилов, да у него даже шипы какие-то торчат! Нет, показалось. Твое счастье, басурманский отросток…

Одним словом, Санчук находился с деревом в состоянии перманентной холодной войны. Перед отъездом Михаила в отпуск прохаживался вокруг нелюбимого дерева и напевал «Привыкли руки к топорам». И вдруг Михаил, можно сказать, застукал его за интимным орошением.

— Откуда эта достоверная информация? — спросил Корнилов.

— Чирика я тут раскалывал на днях. Так он утверждал, что наш саксаул — грейпфрут стопроцентный. Чирик несколько лет назад брал одну квартиру по наводке. Золотишко нашел в горшке под точно таким же деревом. Вдова на суде потом убивалась, что он грейпфрут погубил, еще ее мужем посаженный. Требовала даже ему за убийство грейпфрута добавить парочку лет… Здорово, Михась! Ну, как там узкоглазые? Помнят Квантунскую армию? Я им Цусиму еще не простил. Адмирала Макарова и художника Верещагина им еще долго не забуду…

У Корнилова с Санчуком вообще была странная манера общения. Посторонний, понаблюдав за ними, наверняка заметил бы: «Даже поздороваться не могут, как люди! Нагородили огород…» А начальство и вовсе всыпало бы им по первое число. Дело стоит, информация с каждой минутой теряет в оперативности, а следователь Корнилов с оперативником Санчуком ведут какой-то несерьезный диалог.

— Здорово, Санчо! Какой-то ты сентиментальный стал без меня. Историческую слезу роняешь, деревце кропишь… У тебя дома все нормально?