Гувернантка с секретом - Анастасия Логинова

«Вчера, 19 марта, россiйская армiя подъ руководствомъ начальника Закаспiйской области генерала Комарова нанесла на рѣкѣ Кушкѣ сокрушительный ударъ по авганскимъ войскамъ, оттѣснивъ ихъ за мостъ Пулъ-и-Кхишти. Уронъ авганцѣвъ составилъ около 600 человѣкъ, потери русскихъ 40 человѣкъ убитыми и ранеными».

«Московскiй телеграфъ», 20 марта 1885 года

***

Когда горничная постучала ко мне в то утро, я уже полчаса как была на ногах. Успела проскользнуть в купальню за водой, умылась, причесалась и наполовину затянула на себе корсет – но потом мой взгляд упал на заметку в свежем «Московском телеграфе» ^[1], что я прихватила по пути из купальни, и с тех пор я так и стояла, нервно постукивая свернутой газетой по спинке кресла. Заметка не то чтобы взбудоражила меня – нет, чего-то подобного как раз ждала… но все же надеялась, что это случится не так скоро.

– Георгий Палыч на службу давно уехали? – спросила я, пока Аннушка, горничная, помогала мне подколоть волосы.

– Они дома сегодня – хворать с утра изволят, – потом Аннушка бросила взгляд в зеркало и, наверное, отметив, как утомленно закатила я глаза при этих словах, улыбнулась: – они отзавтракали уже, не волнуйтесь.

– А дети?

– Все пятеро на месте – в полном составе.

Когда речь заходила о детях, Аннушка, как, впрочем, и большинство слуг, всегда радовалась, что проводит с ними далеко не все свое время – в отличие от меня.

Комментировать Аннушкины улыбки я не стала, хотя обычно одергивала прислугу в таких случаях, а молча поднялась и направилась в столовую. Уже перед самыми дверями ее я остановилась, плотно закрыла глаза и мысленно попросила:

«Господи, дай мне сил пережить еще один день и не сорваться».

Потом натянула на лицо любезную улыбку и распахнула двери.

О, да, дети наличествовали в полном составе: трехлетнюю Лёлечку няня пыталась накормить пюре, младшие отпрыски – Конни и Никки, близнецы восьми лет – носились вокруг стола, еще до завтрака успев перепачкаться вареньем. У старших хватило совести при моем появлении подняться, а Мари, девица шестнадцати лет и моя воспитанница, даже изобразила реверанс и поздоровалась:

– Bonjour, m-lle Тальянова ^[2].

На ее хитрющей мордашке было при этом такое выражение, будто она задумала какую-то очередную пакость в отношении меня. Хотя, у нее всегда было такое выражение, даже когда пакости не следовало. Видимо, делала она это для того, чтобы я не расслаблялась и всегда была начеку.

– Bonjour, m-lle Полесова, – в тон ей ответила я, хватая вместе с тем обоих мальчишек за руки и рассаживая за стол по обе стороны от себя. После чего продолжила разговор с воспитанницей. – Напомните мне, Мари, я уже говорила, что утром не следует надевать столь декольтированное платье и жемчуг?

– Нет, m-lle Тальянова, вы ни разу мне этого не говорили, иначе бы я обязательно запомнила.

Девица глядела на меня честными и самыми невинными глазами, хотя подобный диалог случался раз пять или шесть в неделю в различных вариациях.

– Тогда я вас настоятельно прошу, m-lle Полесова, одеваться чуть более скромно. Хотя бы к завтраку, – невозмутимо и с той же улыбкой ответила я, присаживаясь, наконец, за стол.

– О, конечно, m-lle Тальянова, я сделаю все от меня зависящее, чтобы стать такой же воспитанной барышней, как вы, – отозвалась маленькая паразитка.

– Я на это надеюсь…

Пришлось замолчать на полуслове, потому что в этот момент четвертый отпрыск Полесовых – Митрофанушка – с помощью рогатки выстрелил в своего брата ватрушкой с кремом-брюле. Ватрушка попала тому точно в лоб, отчего Никки немедленно завыл – не от боли, я думаю, а потому что это предполагал сценарий. Крем же брюле смачной россыпью брызг усеял рукав моего платья, щеку и волосы.

О, Митрофанушка… мой личный ад и мое наказание за прошлые грехи. Вообще-то этого отпрыска Полесовых звали Сережей, в честь дедушки – отца хозяйки дома и военного офицера, который был в этой семье буквально легендой – но я, глядя на этого отрока, который до моего появления в доме едва умел читать и писать, несмотря на свои полные двенадцать лет, каждый раз вспоминала бессмертное творение Фонвизина ^[3].

«Раз, два, три…» – мысленно отсчитала я, чтобы не сорваться на крик прямо сейчас и здесь. Это помогло, я в очередной раз сдержалась – вернула на лицо улыбку и притянула Митрофанушке руку ладонью вверх:

– Monsieur Полесов, будьте добры, отдайте мне ваше приспособление.

Тот жалко оглянулся на сестру, но так как не дождался от нее поддержки на этот раз – насупился и отдал рогатку мне.

– А теперь встаньте и покиньте помещение столовой – вы наказаны.

Брови того поползли вверх, и он снова оглянулся на сестру, требуя защиты. Дети-Полесовы обычно друг за друга стояли горой, что при других обстоятельствах непременно вызвало бы у меня скупую слезу.

– Репрессии это плохой метод воспитания детей, – заметила мне вполголоса шестнадцатилетняя паразитка. – В Японии, например, детям вообще позволяется все, что им в голову взбредет.

– Увы, мы не в Японии, ma chère ^[4], а в суровых реалиях России. Посему, monsieur Полесов, встаньте из-за стола и идите к себе – вы меня слышали.

– Но я еще не доел… – собрался расплакаться Митрофанушка, однако, поймав мой взгляд, живо передумал это делать. Видимо, вспомнил, как в прошлый раз я за подобные сопли заставила его зубрить не пять страниц немецкой грамматики, как обычно, а десять.

Так что он встал и, исподлобья глядя на меня, вышел за дверь.

– Это неоправданная жестокость, – когда захлопнулась дверь, продолжила Мари с той же невозмутимостью. – Взрослые должны уметь управляться с детьми более лояльными методами. Я вынуждена буду рассказать о вашем решении maman.

– Благодарю вас, ma chère, вы избавите меня от необходимости идти в комнаты Елены Сергеевны.

Все время, пока между нами происходил этот животрепещущий разговор, маленький Никки выл, будто его режут, а няня, оставив Лёлечку, которая тоже начала уже всхлипывать, пыталась платком утереть его лицо от крема, чем раздражала ребенка еще больше.

– Катюша! – наконец, не вытерпела я, морщась. – Ну, что вы делаете?! Отведите ребенка в ванную и одежду сразу отдайте Аннушке – пятна ведь останутся.