Последнее купе - Андрей Воронин

г. Романово, 46-й градус северной широты

1.

Дверь с табличкой «Хирург» открылась, голос выкрикнул:

– Костецкий!

Спустя пять минут:

– Данилов!

– Ляхов! Бегом!

Жора помирал. Голова гудела, как трансформатор. Он проиграл вчера Вирусу свои последние деньги, а потом залез в долг на две или три сотни долларов, которых у него нет и никогда не будет.

– …Латушко!

Он разбил в «Пирамиде» два бокала, кувшин, чью-то смутно знакомую рожу за соседним столиком, смял в лепешку мельхиоровый шейкер, которым Митрич, бармен, всю дорогу гордился, как последний дурак.

– Субботин!

– Клячко!..

Еще он познакомился с москвичкой – Ритой или Ларисой, блондинкой, непонятно было, что она забыла здесь, в Романове. Спросить не успел. Они только раз поцеловались взасос в дамском туалете, а потом оказалось, что за ней приехал супруг. Супруга Жора уже не помнил.

– Щученко!

– Никифоров!

– Держите строй, калеки, не разбредаться!

«Пивка, – молча молил Жора. – Пивка. Отче наш, иже еси на небеси, дай мне глоток пивка». С пузырьками. Свежего. Пивка из мокрой холодной бутылки, где этикетка сползает сама, как платье с этой… Ларисы. Или Риты.

Жора открыл глаза и увидел перед собой жирную волосатую спину. Он ткнул в нее согнутым большим пальцем.

– Леха, алло!

Леха Дутов всколыхнулся и пошел волнами, он толстый и безобидный.

– Ты чего? – спросил Леха.

– Дай пять тысяч, десантник хренов.

– Где я тебе их возьму?

Леха щелкнул резинкой своих трусов, показывая, что бумажника при нем нет. Вот дурында. Жора сглотнул и отвернулся. Какое-то нехорошее предчувствие мучило его. Все схвачено, за все заплачено, все-все-все… И все-таки. Смыться бы отсюда. Вообще. Амстердам. Марсель. Мыс Нордаун. Да хоть Куала-Лумпур.

Кто-то в очереди сообщил:

– Хирург баба. Новенькая.

И все двенадцать полуголых мужиков, покрытых густой растительностью от ключиц до пяток, многие из них женаты, кто-то даже успел детей нарожать, чтобы продлить отсрочку – все подумали об одном и том же: «Хирург баба, это ж надо.»

– Еремеев!

– Симончик!

– Газаев!

Потом вызвали Дутова. На него комиссия потратила не больше минуты, и голос наконец выкрикнул:

– Пятаков!

Жора сложил руки крест-накрест на причинном месте, сделал умное лицо и прошел в кабинет.

2.

Вокзал в Сочи гудит, словно улей. Курортная жара. До моря рукой подать, там мегатонны зеленой прохлады, там веселые девушки в мокрых купальниках – ну а здесь пахнет только асфальтом. Вокзал, одним словом.

Зеленые точки на электронном табло перестроились в цифру 40. Без двадцати двенадцать. До отправления поезда Сочи – Мурманск осталось три минуты, на перроне не протолкнуться.

Дородная женщина в синем форменном костюме, словно ледокол, режет толпу, в кильватере у нее семенят трое голенастых студентов-иностранцев, увешанных спортивными сумками. Вот они кого-то толкнули, задели чей-то чемодан, нельзя ли поосторожнее, эй!.. вслед им летят ругательства, женщина лениво отбрехивается. Наконец они подрулили к шестому вагону, там кавказец-проводник точит лясы с симпатичной пассажиркой в желтых коротеньких шортах.

– Ахмет, есть дело.

Кавказец широко улыбается пассажирке:

– Один момент. Потом дорасскажу, – и отходит вместе с женщиной-ледоколом в сторонку.

– Что случилось, Нинок?

– Тут парни попросились, безбилетники, – вполголоса говорит Нинок, кося глазами на студентов. – Двести пятьдесят долларов, до Москвы.

– Ну и. – улыбается Ахмет.

– У меня в вагоне как сельдей в бочке, а у тебя девятое купе свободно, мне Ледкова сказала.

Ахмет посмотрел на студентов, которые как по команде оскалили лошадиные зубы, потом достал из нагрудного кармана сигарету и повесил на нижнюю губу.

– Нинок. Ниночка. Дорогая. У меня бронь в Романове, ты знаешь, что такое бронь?

– Да плевать все хотели на твою бронь. Романово – это не Ростов и не Саратов, перебьются как-нибудь. В плацкартных вагонах есть места.

– Вот и отведи туда своих студентов, что за проблемы?

Нинок вздохнула всем своим огромным телом.

– Они заплатят триста, Ахмет.

– За триста твои ребята долетят и на самолете, там всегда есть места.

– Это хорошие деньги, Ахмет. Очнись.

– Извини, меня это… ждут.

Ахмет улыбнулся на прощанье и рванул обратно к пассажирке в желтых шортах. Нинок вздохнула еще раз, потом еще.

– Вот чурка гадский, – пробормотала она. – Совсем мозгов нет.

А студенты стоят, скалятся, переминаются с ноги на ногу, еще одни нерусские на ее голову, ни хрена не понимают.

– Ну что скалитесь? – рявкнула на них Нинок. – Засуньте свои доллары, сами знаете куда, и топайте на самолет, нихт ферштейн. Ничего вам здесь не светит.

3.

– Итак, Пятаков Георгий Владимирович, – невропатолог отложил в сторону медкарту. – Рассказывай, что там у тебя.

Жора вздрогнул и опустил глаза.

Невропатолог Симонян, мохнатый, как шимпанзе, читал его медкарту и шевелил пальцами в босоножках. Рядом сидел какой-то незнакомый военврач, а может, председатель комиссии, а может, просто шестерка, чтобы в магазин сгонять, если что. Хирург стояла у окна – баба. Новенькая. Светлые волосы до плеч, мягко очерченный рот, узкая девчоночья талия, ноги, грудь. И серые глаза по пять копеек. Вот такие глаза. Вчера в «Пирамиде» она показалась Жоре моложе, лет двадцать семь. Рита. Или Лариса. Сейчас она тянула на тридцать пять – но это отходняк, Жора понимал. Правая ее рука ни разу за весь вечер не выпустила стакан, за исключением тех нескольких минут, когда они с Жорой оба оказались в туалете и целовались, как озверевшие. «Вот это влип», – подумал Жора.

– В 1982 году упал с силосной башни, – завел он давно разученную песню. – В 1991-м сбило трактором. Головные боли по ночам, непроизвольное мочеиспускание.

– Очень хорошо, Пятаков, – сказал невропатолог, оборачиваясь к врачихе. – Прекрасно. Вот вам отличный экземпляр, Мария Геннадьевна, типичнейший случай.

Точно – Марина. Не Лариса, не Маргарита. Москвичка Марина.