Время "мечей" - Данил Корецкий Страница 89

Ответа не последовало. Карим с трудом повернул голову и взглянул на Наби. Тот был красный, как варёный рак, его тоже вырвало. И «гоблины» потеряли обычный грозный вид и находились в таком же беспомощном и неприглядном положении. Неужели?!

Карим с ужасом смотрел на исцарапанную желтую бочку со знаками радиоактивности, надежно принайтованную к борту. Сейчас они казались символами смерти – черепа и скрещенные кости… Да, другого объяснения нет! Они хотели использовать спрятанную за желтыми стенками чудовищную энергию, чтобы уничтожить тысячи людей, но затаенная смерть каким-то непостижимым образом обернулась против них самих!

Первым непорядок заметил диспетчер Северо-Восточного Центра управления воздушным движением.

– Борт «В-120», Омская зона, чартер для геологов, – доложил он начальнику смены. – Беспорядочно меняет курс и эшелоны!

– Запросите состояние экипажа и разведите рейсы на прилегающих маршрутах! – приказал начальник.

– Внимание, «В-120», я ЦУВД, почему меняете направление полета? – запросил диспетчер.

– Экипажу плохо, внезапная болезнь, – с трудом произнося слова, ответил пилот.

– Постарайтесь посадить машину!

– Постара…

Пилот действительно был очень хорошим. Он еще сумел выбрать подходящую поляну и, резко снизившись, довольно жестко посадил машину. Но выключить двигатель уже не сумел. Вертолет стоял на земле, а винт продолжал крутиться до тех пор, пока не кончилось горючее. За все это время люк так и не открылся и из машины никто не вышел.

* * *

Большая комната была пуста. Только полуразвалившаяся печь в углу, да грубая, длинная и широкая лавка под окном. Холодно, сыро, пахнет нежилью. Здесь, в заброшенном доме посредине медьвачьих владений, предстояло провести ночь. Иван Степанович подпер палкой дверь и осмотрелся.

«Иконы обычно вешали в пятом углу, – пытался освежить бывший коммунист Мончегоров свои религиозные познания. – Этот угол еще называли красным».

Никаких икон тут, конечно, не было. Целомудренные по нынешним временам страницы из старых журналов с девушками в купальниках, прилепленные к одной из стен, на роль икон явно не подходили. Иван Степанович отвернулся от бесстыжих девиц и, как мог, перекрестился. Потом надел все теплые вещи, которые нашлись в рюкзаке, закутался в плащ-накидку, лег на лавку и мгновенно заснул. Ни голод, ни холод, ни страх перед медьваками, ни жесткое ложе не смогли победить усталость.

Проспал он почти сутки. Когда кто-то поскребся в дверь, он в ужасе вскочил, хватаясь за нож. Солнце стояло уже высоко, и он чувствовал себя отдохнувшим. А за дверью стоял не медьвак, а Пелагея – та женщина, которой он когда-то помог привезти бревна.

– Я тут тебе поесть принесла, – она выложила на подоконник три еще горячих вареных картошки, краюху хлеба, рядом поставила пол-литровую банку с молоком. По местным меркам это было богатое угощение.

– Спасибо, – растроганно поблагодарил Иван Степанович, жадно набрасываясь на еду.

– Видать, устал сильно, – посочувствовала Пелагея. – Уже полдень скоро…

Он кивнул.

– А ты что, жить у нас собрался?

– Да нет… Как тут жить? – с набитым ртом ответил Мончегоров, обводя рукой пустую комнату.

– Вот и хорошо! – махнула рукой она. – А то мужики недовольны… Поешь и иди себе с Богом! От греха…

Идти ему было некуда. Но раз местное население так настроено…

– Спасибо, – повторил он, на этот раз с сарказмом.

Но Пелагея сарказма не заметила.

– На здоровье, милок. На здоровьице!

Через час Иван Степанович вышел из Занадворовки и, не оборачиваясь, пошел прочь. Все жители вывалили на единственную улицу и смотрели ему вслед. Шел он тоже «методом тыка». Точнее, куда глаза глядят. А глядели они на тайгу, которая постепенно сужалась, охватывая накатанную дорогу. И куда приведет его этот путь, оставалось совершенно неясно. Хотя нет – совершенно ясно, просто он не хотел признавать этой ясности. Без ружья, без продуктов, без палатки, а главное – без соответствующих навыков он был обречен. Даже если не наткнется на медьвака или другого хищника, пройти сто верст до скита староверов было совершенно нереально. Да и там его никто не ждет…

Но, видно, не зря Иван Степанович обращался за помощью к Всевышнему. Внезапно до него донесся далекий звук двигателя. Звук приближался и вскоре материализовался в мотоцикл с коляской, которым управлял молодой крепкий мужик в полевой полицейской форме. Увидев незнакомца, полицейский затормозил.

– Здравствуйте, я местный участковый старший лейтенант Коломийцев, – представился он. – А вы кто будете?

– Семен? Мне про вас Михаил рассказывал. А я Мончегоров Иван Степанович, бывший главный инженер строительства…

– А-а-а, так вы с того вертолета? – улыбнулся участковый.

– С какого? – не понял Мончегоров.

– Вчера отсюда взлетел вертолет геологов и тут же совершил вынужденную посадку где-то неподалеку, – объяснил Семен. – Экипаж внезапно заболел, даже на связь больше не выходили. Может, грибами отравились… Их и МЧС с воздуха ищет, и у меня задание – дознание произвести…

У Мончегорова заколотилось сердце, он побледнел. Лебедь с отрезанным крылом не превращается в «Огненного Дракона», но несет смерть всем, кто находится рядом. И вот первый результат!

– Сообщите эмчээсникам, чтобы не приближались к вертолету! – взволнованно сказал он. – Там радиация! Скорей всего, в вертолете все погибли!

Участковый перестал улыбаться.

– Откуда вы знаете?

– Они забрали из шахты фугас. А он радиоактивный!

– И про фугас знаете, – холодно констатировал полицейский. – А документы у вас есть?

Только сейчас Иван Степанович вспомнил, что паспорт остался у Карима.

– Нет. Скорей всего, он в вертолете!

– Ну ладно. Оружие есть? – Голос старшего лейтенанта стал официально-строгим.

Он забрал у Мончегорова нож, ощупал его с ног до головы, осмотрел содержимое рюкзака и посадил в коляску.

– Что ж, поехали разбираться, – неопределенно сказал он и развернул мотоцикл.

– Вы про радиацию сообщите! – повторил Иван Степанович.

– Сообщу, сообщу, – участковый достал рацию и передал информацию дежурному.

Мотоцикл, подскакивая на выступающих из земли корнях, пробирался по тайге. Мончегоров испытывал облегчение, что теперь ему не надо никуда идти, ничего решать, не надо заботиться о том, как выжить. Он сделал все, что мог.