Гнев Цезаря - Богдан Сушинский Страница 85

Корфуш встревоженно взглянул на сержанта.

– Все-таки мне лучше остаться и быть свидетелем вашего разговора, господин лейтенант, – мгновенно отреагировал тот. – Чтобы не вызывать подозрения. А со слухом у меня всегда было плоховато, особенно в те минуты, когда приходится слышать то, что лично мне слышать не положено.

– Учитесь, лейтенант! – укоризненно молвил Гайдук, указывая рукой на сержанта. – У нас, в России, сказали бы: «С таким бойцом можно идти в разведку». Так что же произошло в действительности? Почему я здесь?

Посматривая то на сержанта, то на дверь, Корфуш еще несколько мгновений мялся, но затем все же сказал:

– В годы войны майор Шмагин – кстати, это его настоящая фамилия, от псевдонима он отказался, – командовал партизанской разведротой.

– Но, представляясь, майор назвал другую фамилию.

– Свой псевдоним, причем в искаженном виде, запомнить который славянское ухо почти не в состоянии. Так вот, однажды во время рейда Шмагин попал в плен к итальянцам, базировавшимся здесь неподалеку, возле порта. Как потом выяснилось, это были морские диверсанты из группы капитана Боргезе.

– Уже кое-какая связь прослеживается, – как бы про себя произнес подполковник.

– Из рук этих фашистов майор вырвался только чудом, уже полуживым, под личную ответственность бургомистра города, который являлся родственником его жены, и был искренне убежден, что никакого отношения к партизанам Шмагин и в самом деле не имеет.

– Причем так и не ясно: то ли бургомистр просто, по-родственному, взял его под личную ответственность, – счел необходимым уточнить сержант Эндэр, – то ли сделал это за выкуп, в надежде, что со временем Шмагин тоже спасет его от расправы партизан.

– И тот действительно сумел спасти…

– Говорят разное. Но хорошо известно, что на какое-то время бургомистр исчез, а затем объявился в Италии, откуда вылетел то ли в Аргентину, то ли еще в какую-то «заокеанщину».

Лейтенанту явно понравилось, что Эндэр тоже подключился к разговору; это было гарантией того, что не донесет на него начальнику. Именно поэтому, не дожидаясь вполне естественного вопроса флотского чекиста, он объяснил:

– Вас, господин подполковник, конечно же, заинтересует, при чем здесь вы.

Гайдук радушно развел руками: дескать, в самом деле, при чем…

– Поначалу мы и сами не могли понять, почему вдруг Шмагин решил пустить хвост по вашим следам. Почему его заинтересовали именно вы, а не барон фон Штубер. А потом вспомнили, что в свое время майор прилюдно объявил Боргезе и его морских пловцов-диверсантов своими личными врагами. Никто в партизанской бригаде всерьез этой угрозы не воспринял, однако же никто и не насмехался над командиром разведчиков; все мы ненавидели тогда итальянцев, у всех были свои личные счеты.

– То есть хотите сказать, что через меня майор намеревался выйти на князя Боргезе и его горлорезов?! – изумился Гайдук. – Но это же бредовая идея. Это абсолютно бредовая идея, лейтенант!

– О чем я, боясь остаться без погон и должности, так прямо и заявил майору.

– Это происходило при мне, – пробубнил сержант уже в ту минуту, когда из подвального коридора стали доноситься шаги и громкие голоса, среди которых Гайдук сразу же распознал голос Анны фон Жерми.

– Причем как раз в тот день, – уточнил Корфуш, – когда стало известно, что начальник албанской контрразведки намерен перевести Шмагина в Тирану, с явным повышением.

– Еще что-нибудь о причинах моего ареста вам известно, коллеги? – поспешно спросил Дмитрий, поскольку шаги и тюремщика, и спасателей приближались.

– Больше ничего, – заверил его лейтенант.

– При мне ничего такого майор не говорил, – покачал головой Эндэр.

22

Август 1955 года. Сардиния.

Борт парохода «Умбрия»

Субмарина вышла из своего убежища в надводном положении, причем появилась она как-то неожиданно, будто бы вдруг материализовалась из ничего. Зато вполне реальный, в парадном флотском мундире «материализованный» корвет-капитан Сантароне, который стоял в открытой миниатюрной рубке, словно в люке танка, поприветствовал находившихся на борту «Сизифа» офицеров отданием чести. Во время прохождения от подземной базы до выхода из бухты он вел себя так, словно субмарина находилась в кильватерном строю, а Боргезе, Скорцени и другие офицеры, стоя на импровизированной прибрежной трибуне, принимали парад военно-морских сил.

Как и было обусловлено планом учений, сразу же после выхода за пределы бухты субмарина скрылась под водой, и вскоре радист бота, поддерживавший связь с диверсантами, доложил, что она ушла на глубину восемьдесят метров при аварийно-критических ста.

– Передай, – тут же отреагировал Боргезе, – что этого достаточно. Пусть продержатся на такой глубине минут двадцать, постоянно тестируя при этом состояние корпуса и работу механизмов. Затем поднимаются на тридцать метров выше; вскоре «Горгона» понадобится нам для более серьезных испытаний.

На удивление быстроходный бот выскользнул из бухты вслед за субмариной и теперь шел за ней по невидимому «следу», словно миноносец, командир которого решил окончательно покончить с подводным кораблем противника. Впрочем, самого Боргезе интересовал не столько след субмарины, сколько вид на виллу «Ольбия» с моря.

При этом его вполне устраивал тот вывод, что теперь уже, с моря, строения виллы оставались невидимыми, поскольку часть главного корпуса скрывал от любопытствующих взглядов большой, с растерзанной плоской вершиной холм, а часть – кроны значительно подросших за последние годы деревьев. Вот если бы еще можно было искусственной насыпью расширить восстававшую на выходе из бухты скалу. Да засадить ее соснами, чтобы таким образом окончательно скрыть от проплывавших мимо зевак сам факт существования здесь бухты…

Боргезе вдруг поймал себя на том, что стремление к мирной, открытой и почти беззаботной жизни, после военных лишений и тюремной неволи, опять отходило в его восприятии мира на задний план. Вместо этого фрегат-капитан все больше погружался в восприятие мира «глазами и чутьем диверсанта», при котором все вокруг оценивалось степенью опасности и возможностью собственного выживания. И Валерио не был уверен, что это увлечение навязано ему только длительной подготовкой к операции «Гнев Цезаря». Нет, объяснил он себе, в этом начинает проявляться нечто глубинное, из области психологии, а то и психиатрии.

– Капитан Мадзаре, – сдержанно представился всем гостям сразу рослый сухопарый синьор, с солидным набором орденских планок на белом форменном кителе. – Командую «Умбрией» с осени сорок седьмого.

– С той поры, как подали в отставку, – понимающе кивнул Боргезе. – Где и в каком чине служили?

– Канонерская лодка, на которой я пребывал в должности заместителя командира, потоплена была американскими «летающими крепостями» весной сорок четвертого. Меня подобрала всплывшая неподалеку английская субмарина. Только меня одного. Судьба, знаете ли… До конца сорок шестого находился в плену, – сообщил он таким тоном, словно докладывал на совещании главного штаба флота.