Курьер.ru - Вячеслав Антонов Страница 80

Кристина, загорелая, в широкой цветастой юбке и легкой черной блузке, была в том сочетании зрелости и свежести, развитой женской фигуры, легкой походки, бойкого блеска темных глаз, заметив которые, мужчины только качали головами: «Надо же, какая...»

На завтрак брали «карманчики» — местные заварные пирожные с начинкой из легкого творожного крема. На горячее были сосиски с капустой, к ним кружка темного пива «Саку», сваренного на острове Сааре-маа. Часто завтрак проходил в компании туристов из Таллина и Тарту, направлявшихся в Ленинград. Говорили туристы между собой по-эстонски, были одеты в одинаковые черно-бело-синие кепочки, майки с васильками, ласточками и двумя латинскими «R», а вели себя уже как европейцы в собственной стране — Эстонии.

Русские Андрей с Кристиной для них просто не существовали. Светлые эстонские глаза смотрели на них — или сквозь них, — будто сквозь пустое место. Тогда Андрей в первый раз почувствовал, что это ему не все равно. Как-то, спустившись из кафе, снова увидели те же три буквы — «ЧВР», — намалеванные красным распылителем на побеленной стене.

— Ты не в курсе, что это значит? — спросила она.

— Нет. А что?

— Это нам, русским. «Чемодан, Вокзал, Россия!» Тогда Шинкарев промолчал. Но больше они в замок не ходили.

Новый год Андрей с Кристиной встречали в Нарве. Выпив у друзей, пошли к ней через Петровскую площадь. Площадь была полна народу, слышался пьяный русский мат — с некоторой долей угрюмости, вызванной, вероятно, приближающимся эстонским законом о языке. Протолкавшись через гульбище, они подошли к парадной Кристины, и еще на подходе из широко отворенных дверей ударило сразу несколькими видами вони — в основном, свежей мочи и табачного дыма.

От темной фигуры, склонившейся под лестницей, доносился плеск струи. Пьяный человек валялся тут же, в луже розовой блевотины. Кажется, была еще и кровь. Смутившись, Кристина пробормотала что-то типа: «Ну, тут у нас общественный туалет, сам понимаешь», на что Шинкарев бодро ответил: «А вы повесьте табличку: «Общественный туалет в соседнем подъезде».

Поднявшись на третий этаж, Кристина полезла за ключами и отшатнулась — на двери, очевидно, гвоздем, были пропаханы все те же уродские буквы: «ЧВР». Андрей еще успел вспомнить блевотину в парадной (в самом деле, не папуасы и даже не эстонцы уделали всю лестницу), но от живота к груди уже катился комок племенной ненависти, горячей кровью ударив в голову.

— Не бери в голову. Козлов на свете много, — бросил Андрей в тот раз.

С Кристиной Шинкарев виделся еще несколько раз. Говорили о свадьбе, но потом она уехала в Германию, по репатриации — а в новом фатерлянде обнаружились дальние родственники. В Нарве, где стены были исписаны этими тремя буквами, Кристина больше жить не могла. Ей еще повезло — не избили и не изнасиловали молодчики из «Кайсейлийта», не посадили в концлагерь в Тойле, где эстонцы собирали «оккупантов». Не выселили в Россию — в чисто поле... Другим повезло меньше. И не только в Эстонии...

Шинкарев услышал впереди новые звуки — слабые, но вполне однозначные: взрывы, треск автоматов; где-то неподалеку на малой высоте прошел вертолет. Ночной лес сразу перестал быть бесконечным темным пространством — впереди появилась опасность. Звуки быстро стихли, и Андрей, опираясь на палку и обходя лужи, снова зашагал по грязной дороге.

Взяв очередной подъем, он решил передохнуть. До рассвета было далеко. Отыскав у дороги дерево с густой кроной, способной защитить от дождя, он раскатал полог и сел, привалившись спиной к дереву. Голову и плечи накрыл соломенным мешком, оставив продукты в полиэтиленовом пакете. Есть не хотелось, но в сон клонило крепко. Глаза слипались в чуткой полудреме, и вновь вспоминалась Кристина.

...Прощались они зимой. С тяжелого неба падал снег, смешиваясь с хлюпающей под ногами водой. Автобус из Ивангорода отходил вечером. С горы три крепости слились в одну общую панораму: в ярко-синих сумерках мерцали пятна снега на крутых склонах, поросших черной травой; серели высокие стены Ивангорода; серебристо отсвечивали островерхие осиновые кровли, а дальше неясно белела замковая башня. Русская крепость без перерыва продолжалась немецким замком, а еще дальше свет и тень чередовались на углах шведских бастионов.

В густеющей синеве зажглись фары машин, которые плотной лентой, еще без всяких границ катили в Ленинград и Таллин. Заурчал мотор «Икаруса», пришло время прощаться.

— Я тебе напишу, — пообещала Кристина.

— Напиши, — согласился русский лейтенант Шинкарев.

Из Германии она прислала письмо с фотографией на фоне «Чекпойнта Чарли» — пограничного перехода на бывшей немецко-немецкой границе, ставшего музеем благодаря «мистеру Горби». Это было первое и последнее письмо. Разлука с Кристиной, как и обстоятельства дальнейшей жизни (вскоре Шинкарев уехал в Карабах) лишь укрепили ощущение, впервые возникшее у испохабленной двери. Взамен одного исчезнувшего «Чарли» в его собственной стране, словно поганые грибы, проросли сотни чекпойнтов и блокпостов. И теперь он точно знал, почему спускал курок, втыкал нож или обеспечивал поставку мин, сшибающих американские вертолеты.

Или ему только так казалось?