Моя любимая дура - Андрей Дышев Страница 67

– А вы думаете, я дойду туда сам?

– Я тебя туда отведу, – сказал я, впрочем, не слишком уверенно. – А если я не смогу, то отведет Альбинос. Или кто-то еще – я не знаю, сколько человек меня ждет.

Мураш усмехнулся, и эта усмешка была похожа на гримасу.

– Они меня убьют, потом порубят на мелкие кусочки и скинут их в шурф.

– В какой еще шурф?

– Который они заставят вас вырыть.

Я опустился перед Мурашом на корточки.

– Антон, ты что-то предполагаешь или что-то точно знаешь?

Мураш ничего не ответил и стал медленно, мучительно подниматься на ноги. Он хватался за мой комбинезон, судорожно мял его и напоминал альпиниста, висящего над пропастью на кончиках пальцев. Я поддержал его под локти. В какой-то момент его жуткое лицо оказалось так близко от моего, что я в мельчайших подробностях рассмотрел его глаз. Правильнее сказать, это уже был не глаз, а тоненькая щелочка, похожая на колотую рану, сделанную ножом; угрожающе отекшие щека и бровь поглотили даже ресницы, и, как скупая слеза, на тугой коже застыла капелька сукровицы. Мне приходилось видеть и покалеченных людей, и изуродованные трупы, и мне казалось, что я привык к подобным зрелищам, но сейчас меня мороз продрал по коже.

– Что вы на меня так смотрите? – спросил Мураш, глядя на меня уцелевшим глазом.

– Больше не прикладывай снег. Тебе очень больно?

– Терплю.

Терпи, парень, терпи! Никто не знает, сколько тебе еще придется терпеть. Все зависит от того, какие люди ждут меня внизу. Если это только Альбинос и Лера, то я смогу договориться с ними. Альбинос не производит впечатления изверга или садиста, и он должен помочь Мурашу. В крайнем случае я могу поставить ему ультиматум: если он хочет что-то получить от меня, то должен сначала отправить Мураша в больницу.

– Будет тебе высокая больница с большими окнами, – пробормотал я, взваливая Мураша на себя. – Все у тебя будет хорошо… Только не горячись…

Он скрипел зубами и тяжело сопел над моим ухом. Идем дальше. Шаг, еще шаг, еще… Никогда раньше не считал шаги, они всегда были для меня чем-то запрограммированным, незаметным, как биение сердца. А сейчас считаю. Ибо каждый шаг теперь дается с трудом, это маленький бой и маленькая победа, но на сколько еще сражений осталось у меня сил?

Через полчаса я опустил Мураша на траву и повалился рядом с ним. Я хрипло дышал, как загнанная лошадь. Удары сердца отдавались в висках. Комбинезон промок изнутри от пота. Мне казалось, что меня всего загипсовали, а гипс нашпиговали гайками и винтами. Я стал тяжелым, как танк, как «Титаник», если бы его выкинуло на сушу. Атлетическое усилие надо приложить, чтобы пошевелить пальцем. Бодибилдинг какой-то, а не передышка.

– Мураш, у тебя часы есть?

Он не отвечал. Иголка ты медицинская, забытая медсестрой в моей заднице! Я же не ишак, чтобы тебя переть на себе! Не лошадь Пржевальского! Я человек! Я хожу вертикально, и мой позвоночник не предназначен для перетаскивания больших грузов!.. Как тяжело. Земля присасывает, словно гигантский осьминог. Наверное, космонавты, привыкшие к невесомости, после приземления чувствуют себя так же скверно…

Я приподнял голову. Темнеет. Слишком быстро темнеет. Мало того, что на глазах будто очки для сварки, так и у солнца рабочий день к концу подходит.

– Мураш, повторяй за мной: «Я, плешивый козел, сделал все возможное для того, чтобы окончательно добить Вацуру Кирилла Андреевича…» Почему молчишь, глиста ты печеночная?

– Вацуру… – прошептал Мураш.

– Кирилла Андреевича!

– Вацуру зовут! – через силу выкрикнул Мураш и плюнул перед собой тягучей бурой слюной. – Вы что, оглохли?

Я уперся руками в землю и отжал ее от себя. Сел, расстегнул воротник, покрутил головой. Вокруг горы, снег и камни. Я ненавижу горы. Я их всегда ненавидел, только понял это лишь сейчас.

– У тебя шизоидные глюки, – процедил я. – Если кто и зовет меня, то разве что старуха с косой.

– Если бы старуха… С ней проще. Можно договориться, оттянуть. А с человеком…

Он закашлялся. Я потянулся к пятну рыхлого темного снега, схватил жменю и стал хватать его с ладони губами, как лошадь.

– В общем, так, Мураш. Я буду нести тебя до тех пор, пока у меня не кончатся силы. Потом тебе придется ковылять самому. Или ползти на карачках – как сможешь. Что бы ни случилось, только вперед, вдоль ледника. Там дальше будет крутой спуск к шоссе. От дороги ничего не осталось, ее выкорчевал ледник, но на склонах сохранились домики пастухов и приюты. Там могут быть люди…

– Я буду с вами до последнего…

– Тихо! – крикнул я и прижал ладонь к липкому рту Мураша.

Каюсь, Мураш был прав. Меня действительно кто-то звал. Я затаил дыхание и тут же отчетливо услышал, как кто-то выкрикнул мою фамилию. Я поднялся на ноги. Казалось, в моей груди сошла лавина. Я крутил головой во все стороны, стараясь различить среди каменных фигур и теней движение. Может, Ирина уже где-то рядом? Может, ее привели и немедленно отпустят, когда увидят меня? Неужели мы сейчас встретимся? Она, конечно, кинется мне на шею, и мне придется выслушать столько откровенных, душераздирающих слов: и «прости», и «люблю», и «родной», и еще много-много чего, переплетенного со всхлипыванием и рыданиями. Хорошо, сумерки крепнут с каждой минутой, и можно не беспокоиться, что кто-то увидит мои слезы. Проклятая сентиментальность! Единственная область, где мне подчас бывает очень трудно контролировать себя… Да, уже вижу! Идут! Машут руками… Я тряхнул головой, протер глаза. Два силуэта – один крепкий, упакованный в серебристый комбинезон, стянутый ремешками и липучками, второй тонкий, как стебель бамбука… Знакомые рожи. И это все? Только двое? Значит, Ирину я сейчас не увижу?