Моя любимая дура - Андрей Дышев Страница 66

– Попробую…

Я встал у него за головой, просунул руки ему под мышки и потянул вверх тяжелое тело. Мураш сел, и тотчас из его носа хлынула кровь. Она выплескивалась толчками, словно вода из неисправного крана, и растекалась по куртке. Я слепил снежок и приложил его к переносице Мураша. Тот тяжело дышал, хлюпал носом, пытаясь втянуть кровь обратно.

– Что болит? – спросил я.

– Все, – прошептал Мураш.

– Ногами пошевелить можешь?

– А зачем?

Я отстегнул сноуборд и воткнул его в снег. Может пригодиться в качестве шины, если у Мураша что-то сломано. Вот только где бы взять веревку? Но он, кряхтя и скрипя зубами, все же поднялся на ноги, оперся о мое плечо и огляделся.

– Странно, – пробормотал он, каким-то нехорошим взглядом рассматривая меня. – Я ничуть не сомневался… Я был совершенно уверен, что вы погибли. Повезло.

– Мне?

– Нет, мне. Без вас мне были бы кранты.

Он оперся о доску как о костыль и сделал шаг. Скривился одной половиной лица, потому как другую невыразимо раздуло, и она оставалась неподвижной, потом сделал второй шаг, вскрикнул и сел на снег. Я стащил с него ботинок и оголил ногу. Призвал на помощь все свои дилетантские познания в медицине. Явных признаков перелома я не нашел, но ступня, как и лицо, распухла и посинела.

– И надо было тебе со мной спускаться? – произнес я.

– Чего теперь говорить… Далеко нам еще?

– До того места, где мы проводили спасательные работы, километра три, – ответил я, отрывая от подкладки своего комбинезона полиэтиленовый мешочек с запасной фурнитурой. – Хорошо, если меня ждут именно там, а не дальше.

Я вытряхнул из пакетика металлические детальки и наполнил его снегом. Плотно завязал горловину и приложил к гематоме.

– Дойду, – бормотал Мураш, натягивая на распухшую ногу носок. – Потихонечку, не торопясь…

Он не без усилий обулся и снова встал. Сначала переставил доску, как костыль, затем оперся на нее и сделал шаг. Отдышался, пощупал заплывший глаз, и снова: доска – нога – отдых, доска – нога – отдых… Кровь из носа хоть уже и перестала хлестать, но все еще капала, и Мураш шумно втягивал кровь и сглатывал. Глядя на него, я забыл, что у меня болит затылок.

– Вот что, дружок, – сказал я. – Такими темпами мы за неделю не дойдем, и ты еще больше опухнешь от крови. Давай-ка запрыгивай мне на спину.

Ни слова не говоря, Мураш схватил меня за плечи и без церемоний навалил на меня все свои килограммы. И сразу тупой болью напомнили о себе и нога, и спина, и плечо. Пришлось стиснуть зубы, чтобы наружу не прорвался крепкий мат. Не переоценил ли я свои силы? Сколько я смогу пронести его на себе по бездорожью?

Я пошел по самой кромке травяного склона, за которой начинались владения ледника. В этом месте он был широким и напоминал то ли гигантскую стиральную доску, то ли тощего белого зверя, который заснул на боку, подставляя небу свои рельефные ребра. Трудно было поверить в то, что эти завалы ледяных глыб находились в беспрерывном движении, сантиметр за сантиметром сползая вниз, в более теплые атмосферные слои, где начинали таять, источая десятки быстрых и шумных ручьев с грязной и студеной водой.

Моих сил хватило ненадолго, я остановился и повел плечами, давая Мурашу понять, что на этой остановке ему сходить. Мураш сполз с меня и сел на траву. Я смотрел на его ужасное лицо, на запекшуюся в ноздрях кровь и чувствовал себя виноватым, словно принял этого парня за своего врага, отметелил его как следует, а потом выяснилось, что я обознался.

– Вы говорили, что здесь опасно, что ледник подтаял, – сказал Мураш, рассматривая одним глазом белые ребра спящего зверя.

– Ниже, Антон. Это ниже. Еще километра три. Или четыре.

– Мы уже два прошли, а осталось по-прежнему три километра? – капризно произнес он. – Вы не хотите говорить мне правду?

Правду! Если бы я знал эту правду, то, не исключено, впал бы в отчаяние, ибо силы мои были не бесконечны. Боюсь предположить, сколько мне еще нести Мураша на себе. Выглядит он плохо. Ужасно выглядит. От его мутного глаза у меня немеет затылок, и хочется нажать какую-то кнопку, как в телевизоре, чтобы выключить изображение. И снег снова пошел некстати. Озноб начинает проникать под комбинезон, студить покойницким прикосновением кожу между лопаток и на груди… Я взял его с собой как помощника и единомышленника, но он оказался обузой. И чувство вины начинает устраиваться на моих плечах, и груз этот не скинешь, как Мураша… Темнеет или это у меня в глазах? Который час? Где же часы?

Я гладил свои запястья. Мураш лег на траву, прижался распухшим лицом к сырой земле, поджал ноги и притих. И все-таки держится он молодцом. Не скулит, не жалуется, не закатывает истерику. А в его положении это было бы естественно. Кто знает, в каком состоянии его внутренности? Может, заплывший глаз и опухшая ступня – всего лишь цветочки? Может, у него порвана селезенка, отбита печень, может, у него внутреннее кровоизлияние и развивается шок. Что мне прикажете делать, если ему станет хуже? Где я найду врача?

Все свалилось в одну кучу: Ирина, Мураш, проблемы с милицией, мои ошибки и просчеты. И вся эта гавайская смесь щедро приправлена снегом. В моей жизни так всегда. Бывает, я настолько увязаю в рутине, и жить становится так скучно, что я начинаю скучать по проблемам. А бывает – ну точно как под лавиной! – что проблемы буквально заваливают меня с головой. Так и сейчас. Перебор с проблемами. Мураш – как битый автомобиль, создавший пробку, как атеросклеротическая бляшка, как инородное тело в оружейном стволе. Ах, как хочется полить его матом! Выдать ему на одном дыхании, что, мол, ты, мозоль одноглазая, геморрой носоглоточный, пристал ко мне, как жвачка к подошве ботинка, циклоп ты обтесанный, поэт ты оплеванный; у тебя настырность билетного контролера, от которой троллейбус сожрать хочется; ты подшился ко мне, как ложная улика к уголовному делу, от одного твоего вида хочется стать Джеймсом Куком, отдать себя на съедение дикарям, тщательно перевариться в их желудках, потом вывалиться на свет и преследовать тебя, отравляя тебе жизнь до твоего последнего дня…

Не знаю, что было написано в этот момент на моем лице, но Мураш даже вздрогнул, приподнял голову и спросил:

– Вы меня…

Я думал, он спросит: «Вы меня презираете?», но не отгадал.

– Вы меня не бросите?

– А ты не умрешь?

– Теперь нет, – ответил Мураш, снова опуская голову. – Так уже близко… Отец не позволит. Я сперва должен найти его.

– Тебе в больницу надо, Антон.

– Ага, – пробормотал он и шумно потянул воздух носом. От звука булькающей крови у меня к горлу подкатила тошнота. – Вон она, совсем рядом, за тем черным валуном. Красивая, высокая, с большими окнами. В ней просторные палаты и широкие кровати. Там тепло, уютно, и медсестры красивые, как богини…

– Медпункт должен быть в поселке Мижарги. Это недалеко.