Девять минут до взрыва - Сергей Соболев Страница 43

– Спасибо… но я… мы не голодны, – он говорил шепотом, чтобы не разбудить Татаринцева. – Я просто пришел сказать, чтоб вы… чтоб вы не волновались. Я баню закрыл, свет выключил. Короче, все под контролем!

– Хорошо, Дима… отдыхайте.

– Как у Николаича здоровье-то? – поинтересовался Краснов. – Отпустило?

– Да вот недавно только прилег… Ты, Дима, если что… не стесняйся! Я дверь не запираю. И Дарье скажи, что… В общем, вы не в гостях, а у родных. Так что чувствуйте себя, как дома.

– Спасибо, Тимофеевна, – он приобнял женщину за плечи. – Золотой вы наш человек… Ну все, спокойной ночи.

– Спокойной. И храни вас Господь.

Несколько минут Краснов и «смуглянка» оставались на открытом воздухе. Невдалеке, за рощей, где имелось небольшое озеро – настоящее, а не искусственный водоем – лягушки-квакушки устроили настоящий концерт… Временами было слышно, как возле будки, оборудованной возле дома, прохаживается Машка – дядя на ночь сажает собаку на длинную цепь. Ворчит, приглушенно порыкивает, беспокоится: то ли полная луна тому причина, то ли овчарка недовольна тем, что молодежь все никак не может успокоиться, колобродит по участку в эту полуночную пору…

Они стояли молча, обнявшись, под крупными звездами, под серебристым лунным светом – волшебная, космическая ночь.

Потом перебрались в просторный деревянный сарай. Именно здесь, на сеновале, и предпочитал ночевать Краснов, когда приезжал погостить на хутор Татаринцева. В самом дальнем углу сеновала, – чтобы попасть туда, следует подняться сначала по деревянной лестнице – на разровненном, спрессованном участке уложен большой поролоновый матрац. В комплект к нему имеются подушка, простыня и тонкое одеяло. Нигде и никогда Краснов не спал так крепко, так сладко, как здесь, на сеновале, на дядином хуторе, вдали от шумной городской цивилизации…

– Хорошо здесь, – сказала Дарья. – Дима, включи, пожалуйста, фонарь… посвети мне.

Он включил «бошевский» фонарь с подсиненным фильтром, которым его еще раньше снабдил дядя. «Смуглянка» хорошо знакомым ему жестом сняла через голову сарафан. Отложила в сторону одеяло, опустилась коленями на застеленный одной лишь простыней матрац; затем легла на спину.

– Ну что же ты? – она требовательно похлопала ладошкой по простыне. – Выключай свет…

Он выключил фонарь, снял одежду и прилег рядом. «Смуглянка» – она лежала на левом боку – обняла его, прижалась всем своим юным, жадным, зовущим телом…

– Дим, ты только не думай…

– А я и не думаю…

– Нет, нет… не перебивай! Ты не думай, что я с тобой здесь потому, что мне от тебя что-то нужно! Ну да… конечно… я хочу, чтобы ты помог мне! Больше ведь некому?! Но… Но мне с тобой хорошо! Понимаешь?!

– Понимаю…

– Ничего-то вы мужчины не понимаете! – она осыпала его лицо быстрыми поцелуями и лишь затем продолжила свою мысль. – Вот ты опять… как зверь… насторожен! напряжен! Ну ты можешь расслабиться хоть на часик-другой?! Не думать ни о чем… кроме… кроме, как о нас с тобой?!

– Ну а я чего?! Я как раз именно о нас и думаю!

– Ты, Дима, не бойся…

– А чего мне тебя бояться?

– Ты вот думаешь… наверное… а вдруг она какая-нибудь больная? Или – заразная? Вот она – то есть я – лезет ко мне, а вдруг какую-нибудь болезнь от нее подхвачу?! Ведь так?

– Глупости! Ни о чем таком я сейчас не размышляю!

– Не ври мне. Ты же меня совсем не знаешь?! И у тебя сейчас всякие разные мысли в голове роятся…

– А ты что, умеешь чужие мысли читать?

– Не всех подряд. Но твои – читаю.

– Ну? И о чем я сейчас, по-твоему, думаю?

– Дима, ты волен думать, что хочешь. Но я тебе одно скажу. Вернее, повторю уже сказанное. Я – не шлюха. Меня держали у Мансура в заложницах… но за все время ко мне ни один мужчина так и не прикоснулся!

– В заложницах? Как это понимать?

– Слишком долго рассказывать. Ты же сам недавно говорил, что я должна «фильтровать базар», не так ли? Я ведь тебя тоже не обо всем выспрашиваю! Уверена, что и у тебя найдутся какие-то тайны, которые ты не хочешь… и не станешь открывать!

– Допустим. Но ты учти, Дарья, одну вещь. Именно ты…навяза… обратилась ко мне за помощью! А не наоборот! Именно ты просишь меня отвезти тебя в Москву! При том, что у тебя нет ни документов, ни денег… Кстати. Что ты там говорила про Тахира? Раньше, когда мы с тобой той ночью в голом поле разговаривали?!

– Тахир? – она прижалась еще плотнее, так что он чувствовал бедром ее горячее пульсирующее лоно. – Ну да… есть такой человек. А почему ты спрашиваешь?

– Ты сама сказала, что боишься их. Мансура и Тахира. Про Мансура более или менее понятно. Он чурка…

– Не говори так больше! – она довольно чувствительно ущипнула его за руку. – Это мерзкое слово… так нельзя говорить про людей!

– Ну хорошо… таджик. Он там вроде старший среди всех этих держателей кафе и мотелей, так?

– Да, это верно. Его все остальные «кулябские» слушаются.

– Кулябские?

– Выходцы из города Куляб и области…

– А где это?

– На юге Таджикистана, недалеко от афганской границы. Древний… очень красивый город. Самый древний в республике, не то что Душанбе, которому всего-то восемь десятков лет. Я, кстати, не люблю Душанбе…

– Постой, постой! А ты что… бывала там?

– Хм… Я, Дима, родом из Таджикистана. И именно – из города Куляб.

Краснов присел на постели, но продолжать держать ее за руку.

– Ах вон оно что… – задумчиво сказал оно. – Так ты и язык их знаешь? То-то ты разговаривала во сне на каком-то нерусском языке…

– А подслушивать и подглядывать – нехорошо! – Она уселась рядышком; обняла Краснова за шею, прижавшись грудью к его спине. – Ну да… я – полукровка! Отец у меня таджик. Вернее, он п е р с… хотя вряд ли ты понимаешь разницу!

– А кем он был… по жизни?

– Инженером-строителем. Он работал на сооружении Сангтудинской ГЭС… она строится на реке Вакш километрах в двухстах на юг от Душанбе. А учился он в Иваново, в строительном институте, который тогда – в восемьдесят первым, когда он поступил, только-только открылся.

– Как зовут отца?

– У папы два имени… главных имени – Абдула Ферад. Первое… общеупотребительное, второе для близких и друзей. Ферад на дари – «проницательный», «рассудительный». Он именно таким и был, – ее голос стал немного грустным. – Он погиб два года назад.

Краснов погладил ее руку.

– Сочувствую. Извини, не хотел бередить твои воспоминания…

– Да ничего. Я уже не плачу, когда вспоминаю о родных…

– А мама… кто она?