Президент не может умереть - Владимир Гриньков Страница 31

— Начнем с самого начала, — предложил Сулеми. — Первый день — вы помните? Президент приветствует народ с трибуны.

Хомутов кивнул.

— Этот жест у меня получается даже лучше, чем у товарища Фархада, — усмехнулся он.

— Лучше не требуется, — парировал Сулеми. — Вы хотели знать, что президент при этом чувствует. Очевидно, что он — отец нации, лидер прогрессивного движения. На нем лежит высочайшая ответственность…

— Прямо как из передовицы, честное слово, — заметил в сердцах Хомутов.

— Что вы имеете в виду?

— Ничего, — буркнул Хомутов. — Мне всегда казалось, что чувства президента должны быть несколько иными.

— Какими же?

— У нас это называют чувством глубокого удовлетворения.

— Не совсем понимаю, — признался Сулеми.

— Это когда все по фигу, на все наплевать, но вслух об этом говорить не принято, да и незачем. Кто там толпится перед трибуной? Людишки, мелкая сволочь, их там тьма-тьмущая. Что ж, сделаем им ручкой, вот так, чтобы они думали, что вождь рад каждому из них, любит и ценит только его.

Сулеми, слушая собеседника, вспомнил, как однажды ехал вместе с Фархадом по хедарским улицам, и президент, задумчиво глядя в окно, неожиданно сказал:

— Ты никогда не задумывался о природе людей, Сулеми? Они словно стадо овец, беспомощное без своего пастуха. Они в нем нуждаются, понимаешь? Им без него не выжить.

Стряхнув воспоминание, Сулеми сказал Хомутову.

— Вряд ли разумно относиться к людям столь высокомерно.

— Это почему же?

— Из людей состоит народ, а народ не может быть унижен.

Хомутов неожиданно рассмеялся. Сулеми вопросительно взглянул на него.

— Вы сейчас со мной полемизируете? — поинтересовался Хомутов. — Или с президентом Фархадом?

— С вами. — Сулеми казался озадаченным.

— Так будьте откровеннее, черт возьми! Я должен знать истинного Фархада, а не того, который прячется под парадным лаком. О народе — ведь верно?

— Иногда у президента случаются подобные высказывания, — с усилием отвечал Сулеми. — Но его можно понять. Он человек исключительных дарований, каких немного на этой земле…

Хомутов поморщился.

— Я хочу сказать, что меня не надо агитировать. Не стоит тратить на это время.

Кто-кто, а Сулеми помнил, что совсем скоро Фархад захочет встретиться со своим вторым «я».

— Хорошо, — отвечал он. — Я согласен с вами.

— Фархад боится людей? — быстро спросил Хомутов.

Сулеми изумленно уставился на него.

— Боится? — повторил вопрос Хомутов.

— У президента есть враги. Но это не его личные враги, а враги революции.

Хомутов кивнул. За то время, что он прожил в Джебрае, он уже привык к тому, что ни один джебраец не скажет неприятную вещь прямо — слова сплетаются в вязь, в которой каждый может увидеть то, что хочет.

— А есть ли в Джебрае некто, кто хоть в незначительной степени мог бы сравниться с президентом?

Сулеми задохнулся праведным гневом.

— Стоп, понял, — поднял руки Хомутов. — Вопрос снимается. Следующий момент. Любит ли президент вспоминать свою офицерскую молодость?

— Нечасто. Но мне кажется, что воспоминания о той поре ему приятны.

— А чему он отдает предпочтение: военным парадам или мирным шествиям?

— Парадам, конечно.

— Почему?

— Не могу сказать.

— А если вдуматься?

— Мне кажется, — проговорил Сулеми после долгой паузы, — президент любит то, что воплощает собой порядок. Геометрически четкие линии, ритм… Однажды он сказал, что демонстрации — это полный хаос, который с трудом поддается упорядочению.

— Действительно, ими не просто управлять.

— Да, вы правы. В марширующих батальонах чувствуется мощь. Это не аморфная толпа.

— И эта мощь повинуется президенту. Что всегда приятно сознавать.

— Да, пожалуй. У президента в минуты, когда перед ним проходят войска, особый взгляд…

— Какой?

Сулеми замялся.

— Какой у него взгляд? — повторил вопрос Хомутов. — Это важно.

— Ну, представьте, что вы приобрели дом. Это ваша давняя мечта, и вот теперь он ваш. Вы приближаетесь к нему впервые с тех пор, как стали его хозяином, останавливаетесь и окидываете одним взглядом…

Сулеми щелкнул пальцами, подыскивая слово, но оно не шло на ум, он повернулся к Хомутову, чтобы тот помог, и натолкнулся на его взгляд — в нем были спокойная гордость и восторг одновременно, это был взгляд полновластного хозяина.

— Это! — пробормотал Сулеми. — Именно это!

Хомутов рассмеялся, сбрасывая маску.

— А к демонстрациям, значит, он относится иначе.

— Очевидно.

— А как именно?

— Трудно сразу сказать. Спокойнее.

— Это как же?

— Не могу дать определения.

— Меньше восторга?

— Пожалуй.

— И гордости, — подсказал Хомутов.

Сулеми мялся.

— Итак, ни восторга, ни гордости, — подытожил Хомутов. — Что остается?

Сулеми вдруг вспомнил, сказал с едва скрываемой усмешкой:

— Остается чувство глубокого удовлетворения.

— Ага! — ухватил суть Хомутов. — Я же говорил, что ему наплевать на толпу!