Сердце Льва - 2 - Феликс Разумовский Страница 25

Только Андрону на нее было начихать — он открывал филиал. Трудно, в поте лица, в одиночку, сменщица, о которой так много говорил директор, пока что болела гриппером. Хорошо еще верный Аркадий Палыч не подвел, явился по первому зову наскипидаренным львом на горячее дерьмо — накинулся на объем работ. А тот впечатлял немерянностью — за зиму хозяйство здорово пришло в упадок. Пятак по колено занесло, столы завалило снегом, девки из кафе набросали гору мусора, а баки, кривоссачки, вывезти и не подумали. Что с них возьмешь, слабый пол… Однако, где наша не пропадала?

— Здравствуй, Марфа. Иди-ка ты сюда…

Андрон со знанием дела взялся за цыганок и, выцыганив нужную сумму, отправился на поиски грейдера, а Аркадий Павлович взялся за лопату, за зубило да за молоток. Пошла мазута… Скоро со снегом, мусором и бесхозяйственностью на пятаке было покончено. Ржавые и обшарпанные столы выстроились шеренгой вдоль тротуара, Аркадий Павлович и Андрон крыли их матом и серебрянкой…

А потом пришло Восьмое марта, и как водится — с непомерной суетой, копчеными курами, рижским бальзамом и залежами денег. Андрон вкалывал, как папа Карло, крутился, как Фигаро, и к концу женского праздника был словно выжатый лимон, так что появлению сменщицы обрадовался чрезвычайно. Это была не столько ладно скроенная, сколько крепко сшитая дама лет тридцати пяти по имени Полина. Полина Афанасьевна Арутюнян. Можно просто Полина, Поля.

Все в ней было крепкое, ядреное, несмотря на фамилию, по-русски разухабистое — ноги словно ножки от рояля, груди как футбольные мячи, острый язык, бьющий и не в бровь, и не в глаз, а наповал. По ухваткам же — Швейк в юбке. Не удивительно, потому как всю свою сознательную жизнь Полина проработала врачом, в «скорке» да на «неотлоге». Там, само собой, не до хороших манер…

Муж же ее, Рубен Ашотович, ученый-геофизик со степенью, работал в минобороновской конторе, усиленно соображая, как бы это половчее встряхнуть мозги потенциальному противнику, пока его родная сестра Ася не собралась отчалить за кордон. Естественно со всем семейством, с мужем, детьми, родителями и дальними родственниками. А надо сказать, что Рубен Ашотович, что Ася происходили из армян, имевших когда-то неосторожность приехать под сень библейского Арарата аж из Индии, из-под Бомбея, потянуло их на родину предков. Это были, мягко говоря, совсем не бедные люди. Довольно скоро они поняли, что в условиях развитого социализма долго им не протянуть. Ладно. Из страны, где так вольно дышит человек, их с грехом пополам согласились выпустить, но как вывезти сотни тысяч знаков с бородатым фейсом дяди Франклина? Тем паче, что «компания глубокого бурения» была прекрасно осведомлена, что валюта есть, и с вожделением ждала, когда же ее повезут через границу. Выход нашел Рубен Ашотович, голова хоть и лысая, но светлая.

— Эти деньги нужно сжечь, — вынес он свой вердикт на семейном совете.

Кому-то из армян стало плохо, кто-то вытащил булатный кинжал, однако по здравому размышлению страсти поутихли. Деньги, сотни тысяч долларов, были сожжены, безжалостно и тщательно, правда, не просто так, а при свидетелях, из американского посольства. Национальный банк США был менее всего заинтересован, чтоб немалая сумма в твердой и конвертируемой валюте досталась бы ни за что, ни про что СССР. Так что доллары были тщательно сфотографированы, номера их и серии переписаны, после чего их и сожгли, ярким пламенем, без сожаления и истерик. И армяне благополучно улетели за кордон. Напрасно чекисты сажали их на геникологические кресла, заглядывая во все мыслимые и немыслимые отверстия. Ничего особо привлекательного они не углядели. Сплошная жопа. А в США сожженные билеты отпечатали заново, в точности воспроизведя их серии и номера.

Понятно, что после этого у КГБ вырос большой острый клык на семейство Арутюнянов.

— Это у тебя что ли сестра за границей? — спросили Рубена Ашотовича в первом отделе, сняли все формы допуска, а потом и вовсе дали пинок под зад — свободен. Брат такой сестры нам не брат.

Выгнали Рубена Ашотовича с работы, выписали волчий билет и сказали ласково, широко улыбаясь:

— С сестрой увидишься нескоро.

Ну да, годков эдак через десять, пока не позабудешь все секреты родины и, отупев в дрезину, не будешь выпущен за государственный кордон. Полину, как Арутюнянову жену, тоже поперли с неотлоги — сожительницы братьев вражин народа не могут этот самый народ лечить. Дело врачей-вредителей помните? Пришлось Рубену Ашотовичу пробавляться то дворником, то подсобником, то сезонным рабочим, Полина же устроилась посудомойкой, воровала в общепите то, что не украли повора. Посылки и субсидии, что посылала сестра, страннейшим образом терялись по пути, друзья-приятели все куда-то подевались, вместе с непрерывным стажем порвались вроде бы прочные, проверенные прежней жизнью нити. Оскаля гниль зубов и поджимая куцый хвост, подкрался незаметно писец… Хорошо еще, что не было детей, что-то там не ладилось у Полины. Так прошло два муторных года, злых, голодных, похожих на кошмар. Осталось восемь. Эх, хорошо в стране советской жить…

Однако неисповедимы пути Господни. Где-то под новый год бог послал Рубену Ашотовичу подарок — тот встретил своего старинного знакомца Генриха Оганесяна, работающего на рынке.

— Вах, Рубен джан, Рубен джан, — только-то и сказал при виде его Оганесян, сытый, вальяжный, в болгарской дубленке. — Вах, вах, вах! — По-кунацки обнял, прослезился и пообещал ссудить тысячу рублей. — Директору дадим, он пропасть не даст…

Однако Рубен Ашотович уже имел виды на место дворника на мясокомбинате, так что вкалывать на рынок пошла Полина. Упираясь рогом, пахать с рассвета до заката, рьяно вышибать деньгу с торгашей, цыган и спекулянтов — посидите-ка на подсосе пару лет…

По субботам вечерами Андрона приглашали на хаш, Рубен Ашотович готовил его лично, из уворованного мяса, и был на редкость хлебосолен и радушен. Ели огненно-горячий хаш, пили огненно-холодную водку, разговаривали неспешно и, боже упаси, только не о политике. Все больше на отвлеченные темы. А тем этих за годы на скорке у Полины накопилось немеряно — начнет рассказывать, так сразу и не понять, то ли смешно, то ли грустно. О диагнозах типа «нарыв левой половины жопы», о врачебной примете, что если наденешь хорошую обувь, то обязательно вляпаешься в дерьмо, о препарате для внутривенного наркоза китамин, который, будучи введен без транквилизатора, разом растормаживает подкорку и буйно пробуждает основной инстинкт — с криками, стонами, соответствующими телодвижениями. Под настроение Полина затягивала песню, любимую неотлоговскую, про то, как «мы поедем, мы помчимся в венерический диспансер. И отчаянно ворвемся прямо к главному врачу. Ты узнаешь, что напрасно называют триппер страшным, ты увидишь, он не страшный, я тебе его дарю». Пела, улыбаясь, а у самой на васильковых глазах слезы. Десять лет жизни отдала, врач первой категории как-никак… Рубен Ашотович наоборот предпочитал серьезную тематику — о дрейфе материков, о деформациях литосферы, о сетях Пара, Витмана, Хартмана и Кури. Причем в своих воззрениях он был весьма далек от ортодоксов, стоящих на позициях воинствующего марксизма.