Схрон под лавиной - Сергей Самаров Страница 2

Это надо же такому случиться, что спецназ пришел в ущелье тогда, когда Далгат Аристотелевич Гаримханов был, что называется, не у дел. То есть был совершенно не способен осуществлять командование своим джамаатом, измученный сильнейшим приступом геморроя, который не проходил уже третий день. И только усилием воли эмир заставил себя встать на ноги и принять участие в бою.

Все три последних дня Далгат Аристотелевич спасался только тем, что подолгу беседовал с Гериханом Довтмирзаевым, своим пожилым пулеметчиком. Гаримханов давно уже заметил, что умеющий сочувствовать чужой боли Герихан своими словами всегда приносил ему облегчение. И даже не обязательно словами, он мог просто сидеть рядом, и эмиру становилось легче. Далгат Аристотелевич когда-то читал про энергетический вампиризм. Наверное, он был энергетическим вампиром, если получал облегчение от присутствия другого человека. Причем не каждого, а того, кто умеет сочувствовать и жалеть того, кому больно. Без этого человека боль порой становилась невыносимой.

Гаримханов как-то даже удосужился спросить у Герихана, не трудно ли тому бывает стрелять в людей. Ведь пулемет — оружие такое, что не делает выбора в цели. Он косит всех подряд, и добрых, и злых.

Довтмирзаев задумался перед ответом, а потом признался:

— Поначалу я даже спать не мог. После первого боя проснулся ночью оттого, что плачу. Больно было за убитых, вспоминал, как они руки вскидывают, как головы роняют, как сами падают на землю. Все время вспоминал, и во сне лица убитых рассматривал, пытался представить себе, какие они были при жизни. Потом постепенно привык и старался не думать о них. Сам я смерти не боюсь. Я, как говорится, человек пожилой. А что такое — пожилой? Это тот, который уже пожил свое. Все равно скоро Аллах меня заберет. И я не думал о том, что если не убью тех, кто против меня идет, то они меня убьют. Но думал о тех, кто со мной рядом, о вас, эмир, думал, о других из нашего джамаата. Их убьют, мне больно будет. И тогда я перестал чувствовать боль за убитых, ведь я спасал своих друзей.

— Это правильно, — согласился эмир, большой любитель вставлять в разговор цитаты из Аристотеля. Не своего отца, которого звали Аристотелем, а того умного древнего грека, в честь которого отца и назвали дедушка с бабушкой. — «Друг всем — ничей друг». Нельзя быть одновременно другом и врагу, и товарищу. И любить следует того, кто рядом с тобой, кто тебя поддерживает и все трудности с тобой делит. Это — настоящие друзья. Их мало, но еще древний Аристотель говорил: «У кого есть много друзей, у того нет друга».

Пулеметчик Герихан никогда ничего не читал из того, что говорил Аристотель, и даже не очень себе представлял, кто это такой. Он вообще за всю свою жизнь книг, кроме школьных учебников когда-то давным-давно, в руки не брал. Но со словами эмира всегда соглашался. Они казались ему очень умными и значительными, и от этого он уважал Гаримханова еще больше.

Он уважал своего эмира до последнего своего вздоха. Когда разгорелся бой, когда спецназовцы выгнали джамаат из хорошо протопленных землянок на дне ущелья и погнали бойцов на склон, Довтмирзаев прикрывал общий отход. И погиб первым уже на склоне, когда эмир приказал остановиться, чтобы прикрыть отход пулеметчика. Он почти догнал джамаат, по крайней мере, уже вышел на полосу снега, где его и настигла пуля. Чтобы организовать качественное прикрытие отступающего, у джамаата Гаримханова просто физически не хватило стволов для соответствующей плотности огня. Герихан, получив пулю в спину, выпрямился в полный рост, уронил пулемет, но посмотрел напоследок не туда, откуда прилетела пуля, а на своего эмира, словно пожалел его в последний раз. Довтмирзаев знал, как трудно Далгату Аристотелевичу даже просто ходить, не то что бежать по колено в снегу. И от этого взгляда эмир почувствовал себя лучше. Почти нестерпимая боль, которая неестественно выгибала его тело, отступила, и он, ругнувшись короткой автоматной очередью в сторону наступающего спецназа, побежал дальше, к камням, по которым было легче уйти от преследования, поскольку камни не оставляют следов.

Но спецназ, что называется, «сел на хвост». Плотно «сел» и не отставал. Было или нет спасение в пещере, этого не знал никто. Эмир даже думал, что спецназовцы могли ее раньше найти и заминировать ближайший вход. Но это была надежда на спасение, и она еще не умерла. Понятие того, что надежда умирает последней, заставляло Гаримханова бежать, превозмогая боль. Но он все же не мог бежать так быстро, как его моджахеды, а они не хотели бросать своего эмира. В итоге все решил Ваха, ближайший помощник и друг детства Далгата Аристотелевича. Именно Ваха дал команду:

— Джамбек! Уводи эмира. Помоги ему. Мы прикроем!

Джамбека Абалиева Ваха выбрал потому, что Джамбек был самым сильным и выносливым в джамаате бойцом. Он мог бы и на себе унести Далгата Аристотелевича, если бы того в какой-то момент совсем сломала боль.

И все послушались. Их оставалось четверо, они отходили, пятясь и отстреливаясь. И все четверо полегли там же, на пятнадцать шагов выше по склону, чем Герихан Довтмирзаев. Это эмир увидел, обернувшись перед тем, как спрятаться за скалу, которая скрывала вход в пещеру.

— Запрут нас здесь… — предостерег Джамбек.

— А что ты предлагаешь? Под пули идти? — спросил Гаримханов. — Или сдаться хочешь? Иди, они тебя сразу пристрелят, чтобы до суда дело не доводить. Иди, если хочешь, я тебя не держу. Я предупредил только, что на пощаду рассчитывать не стоит…

Джамбек улыбнулся. Он в такой ситуации еще не потерял способность улыбаться.

— Я не про то, эмир. Я подумал, может, нам лучше по языку на ту сторону перейти? Там ущелье сквозное. Спустимся и сможем оторваться.

Далгат Аристотелевич посмотрел на каменный язык, сползающий от вершины хребта. Он образовался давно и постоянно грозил мощным камнепадом скатиться в ущелье. Эмир даже запрещал своим людям ходить на этот конец ущелья, потому что камнепад мог свалиться в любую минуту и сделать над могилой бойца каменный холм.

— Жить надоело? — спросил он Джамбека. — Это то же самое, что спецназу сдаться…

Джамбек был тем хорош, что никогда не отличался своеволием, он послушно полез в щель под скалой, из которой можно было пробраться в пещеру. При ширине его груди и плеч протиснуться в узкую щель было проблематично. Но Джамбек протиснулся, оставляя на камнях клочки одежды и даже бороды. Два лоскутка с его камуфлированного бушлата эмир подобрал и сунул в карман. Зачем оставлять следы спецназу? Будут искать — пусть ищут, все равно следов не найдут. Снежный покров, печатающий следы, остался на десять метров ниже, а тот, что выше… — Гаримханов посмотрел и ужаснулся. Прямо над ними висел большой и тяжелый снежный козырек, который в любую секунду мог сорваться. Вид будущей лавины, стоящей, можно сказать, на взводе, заставил Далгата Аристотелевича забыть про боль и быстрее полезть под скалу. Расщелина сначала не хотела его пускать, но скоро признала за своего и расступилась. Чтобы попасть в пещеру, требовалось спрыгнуть с высоты полутора метров. Раньше это казалось эмиру детской забавой, сейчас же только от мысли о прыжке боль резко возобновилась. Хорошо, что Джамбек такой большой и сильный. Он буквально воспринял приказ Вахи и протянул руки, помогая Гаримханову, как ребенка снимая его из расщелины и ставя на ноги…