Каро-Кари - Александр Чагай Страница 18

Шантарскому показалось, что лицо молодого пакистанца ему знакомо. Но, скорее всего, это было обманчивое впечатление. С местной молодежью, тем более «золотой» (а этот тип, судя по всему, принадлежал именно к этой категории), Леонид не общался. Эта публика не отличалась осведомленностью, не занимала важных должностей и вербовочного интереса не представляла.

Тем временем подвесная дорога исправно поскрипывала шкивами, прицепные устройства катились вперед. В кабинку перед Шантарским и Вахой ухитрилась втиснуться целая семья – муж, жена и две дочки. Они оживленно жестикулировали, восторгаясь природой и горным воздухом.

Тросы протянулись рядом с высокой скалой, похожей на гигантский каменный палец. От кабинок подъемника ее отделяло метра полтора: казалось, рукой можно дотянуться до бурой поверхности, изрытой оспинами впадин и расселин. Шантарский видел, как навстречу ему движется улыбающийся франт. Он небрежно закинул ногу за ногу, выставив напоказ тонкие щиколотки. Вежливо кивнул пакистанской семье, затем задорно помахал рукой Шантарскому и Вахе.

Все произошло стремительно. Поравнявшись с ними, франт выхватил из-под просторной рубахи пистолет с глушителем. Первая пуля пробила Вахе череп и, сохраняя остатки убойной силы, расколола пластиковый колпак. Мозговое вещество растеклось по матовой полусфере. Второй выстрел – в сердце. Третья пуля впилась в горло. Ваха выпустил из рук фотокамеру, которая разбилась о камни.

Пакистанская семья сначала только на это и обратила внимание. Муж поцокал языком, выражая сочувствие растяпе, лишившемуся камеры; жена и дети свесили головы вниз, пытаясь разглядеть осколки. Но через пару мгновений, обернувшись, они отчаянно завизжали. Зрелище было жуткое. Старик полулежал на сиденье, неестественно задрав голову, будто пытаясь что-то разглядеть в безоблачном синем небе. Из горла у него хлестала кровь, пропитавшая рубашку и летние брюки.

Вслед за фотоаппаратом в пропасть полетел пистолет. Убийца откинул страховочный поручень и совершил быстрый прыжок на каменный палец. Вот он уже на площадке, словно специально вырубленной в скале для таких каскадеров.

Шантарскому кровью забрызгало лицо, на него навалился труп Вахи. Он оттолкнул его, хотел было броситься вслед за убийцей, но кабину, продолжавшую движение, отделяло от каменного пальца уже не меньше шести-семи метров.

Добежав до края скалы, убийца спустился на узкую террасу, исчезнув из поля зрения пассажиров. Затем появился снова. Пассажиры увидели, как он выводит на стартовую позицию сине-белый дельтаплан, который, очевидно, был заранее доставлен и спрятан на террасе. Пристегнувшись, убийца, разбежавшись, оттолкнулся от земли. Вот он уже летит, ловко маневрируя, находя восходящие воздушные потоки.

Раздались удивленные возгласы. Пассажиры в дальних кабинках, не видевшие жестокого убийства, одобряюще заулюлюкали, восторгаясь дерзким трюком. Но затем одобрительные возгласы сменились криками ужаса.

Еще совсем недавно окровавленный труп, застывший на широком сиденье, был самоуверенным мужчиной, убежденным, что он принадлежит к избранному клубу хозяев жизни. Теперь он стал мертвой плотью, которая через пару часов начнет разлагаться под жгучим пакистанским солнцем. Когда тело привезут в Исламабад, его определят в морг в Пакистанском институте медицинских наук, где отработавшие свой срок системы охлаждения с трудом поддерживают нужную температуру. Потом усопшего отправят самолетом на родину и еще подумают, стоит ли его останки показывать друзьям и родственникам. Закопают, и жизнь пойдет своим чередом.

* * *

Матвей Борисович Харцев во всем полагался на мнение центра. Пуще неволи опасался всяких «чепэ», которые могли подмочить его репутацию. Хотел с достоинством и почестями выйти на пенсию и потому старался лишний раз не огорчать начальство. Впрочем, почему лишний? Никогда не огорчать – вот было его кредо. Обычное для трепетавшего перед начальством большинства хомо русикус дипломатикус. Внешне, однако, посол выглядел мужественно и независимо. Истончившиеся, но еще густые седые волосы тщательно расчесаны на косой пробор, широкий лоб, по-крестьянски грубоватые черты лица, словно вырезанные из дерева.

Подчиненные его побаивались и внимательно следили за переменами в настроении шефа. На этот раз Харцев даже не поздоровался – был мрачен и раздражен. Из-за резкого перепада в атмосферном давлении у него болела голова, что помешало послеобеденному отдыху. Заснуть не удалось, и он появился на работе раньше обычного.

Косо глянул на находившихся в приемной молодых людей: своего помощника, атташе Семена Модестова и секретаршу Микаэлу Кононову. Потребовал кофе, хлопнул дверью и скрылся в кабинете.

Сеня, упитанный детина, смахивавший на поросенка (толстые щеки, большие уши), развалился в кресле, безрадостно посмотрел в потолок и закурил. Микаэле передалось его настроение, она поежилась. Но огорчаться из-за того, что посол в дурном расположении духа, не собиралась.

Одевалась эта девушка всегда современно, элегантно и своим видом будоражила воображение представителей сильного пола. Вот и сейчас красовалась в бирюзовой юбке «колоколом» и белоснежной рубашке мужского покроя. Такие рубашки идут стройным девушкам, которые хотят выглядеть самостоятельными и уверенными в себе.

Вообще, Микаэла выделялась на фоне других дам российской колонии своей незажатостью, раскованностью. Держалась свободно, непринужденно. Ей нравилось, когда за ней ухаживали. Любила танцевать и на посольских вечерах могла растормошить даже самых унылых и стеснительных партнеров. Шутила, звонко смеялась – в общем, девушка яркая. Неудивительно, что Микаэлу ненавидели посольские клуши, сочинявшие про нее всякие мерзкие сплетни. С тем она переспала, этому дала или дала обоим сразу…

На самом деле Микаэла держала на расстоянии слишком горячих парней и вольностей им не позволяла. Не потому, что была такой уж правильной, просто достойных мужиков в посольстве почти не было. У каждого второго – свисающее брюхо, опущенные плечи и походка человека, проводящего большую часть времени на стуле в рабочем кабинете или дома на диване. Другие отталкивали своими сальными взглядами, тупостью, чиновничьей ограниченностью. Имелся, конечно, бравый плейбой Шантарский, но Микаэла относилась к нему, скорее, с юмором, как к неразборчивому петушку, который топчет всех подвернувшихся ему курочек. По-настоящему ее интересовал лишь один человек, однако ей трудно было понять, что он такое. Уж больно замкнут и необщителен.

По практическим соображениям самой приемлемой «партией», наверное, мог стать Сеня Модестов. Пускай не особо умен и сообразителен, полноват. Этакий увалень, хотя и с апломбом. Но ему светила карьера, к тому же парень производил впечатление своей начитанностью. Ну, грешил дешевым позерством. Говорил со значением, изображал эрудита, что вызывало усмешки. Раздражала и Сенечкина привычка постоянно вставлять в речь словечко-паразит «вот». И тем не менее…

Отнеся послу кофе, Микаэла прокомментировала:

– Опять не в духе. Как думаешь, почему?

Модестов, скрывая свою неосведомленность, многозначительно хмыкнул.