Мы не мафия, мы хуже - Борис Бабкин Страница 100

— Да, хлопцы, — сказал Робинзон, — против вас, значится, войска пригнали. Будто войсковую операцию готовят. Так что сидите и носа не высовывайте.

— А моего сына снова возьмут эти сволочи! И… — Не договорив, Виктор сжал кулаки.

— Ша! — крикнул Степан. — Ты заколебал своей истерикой! Думаешь, мне в кайф здесь торчать? Но пока мы здесь, а не у этих гребней, есть шанс! И пока меня не убьют, твоего сына не тронут! Потому что он — их последний козырь.

— Он мой сын! — воскликнул Виктор. — Ясно?! На кой…

— Цыц! — неожиданно рявкнул Робинзон. Братья одновременно повернулись к нему. — Не хватало еще братоубийства. — Ты отец, и понятно, значится, твое волнение. Но ведь и он за твоего сынка переживает. И сдаться готов, и смерть принять. Так надобно решать, что сделать можно, а не орать друг на дружку.

— У тебя не было детей, — угрюмо проговорил Орехов, — ты не знаешь…

— Знаю! — громко перебил его Робинзон. — Думаешь, от хорошей жизни я в семнадцать лет за «шмайссер» взялся? Мои сверстники с девчатами закаты провожали, а я с «зелеными фуражками» воевал. Мать и отца на моих глазах расстреляли! Тогда еще Советы были, мать их в кочерыжку! Вот я и пошел с бандеровцами! Не супротив власти воевать, а за родителей своих, значится, мстить. В пятьдесят девятом меня туточки взяли — и в лагеря. Как бандюка судили. А я с коммунистами воевал, которые моих стариков постреляли. В погребе автомат немецкий ржавый нашли, и все — пособники бандюков. Мать вдарили. Отец за вилы схватился, их и порешили на моих глазах. Я в подсолнухах отсиделся! Так что, значится, я тоже кое-что повидал.

— Извини, — вздохнул Виктор. — Но все равно, ты меня понять не можешь. Ты мстил государству. Пусть не правильно, незаконно твоих родителей убили. Но ведь сейчас скольких реабилитировали…

— Думаешь, значится, мне зараз после реабилитации этой легче стало? — Робинзон потеребил бороденку. — Она, значится, мне родителей возвернула? Нет, мил друг, не дай Бог, конечно, но вот ежели ты окажешься на моем месте, поймешь, что это такое. Ты за сына готов горло порвать, а тебя судить как преступника станут. Где же справедливость? — усмехнулся он. — Не государственная, ее у него и не було никогда, а просто человеческая, людская? Нету ее. Пока сам с теми, кто родных погубил, не управишься, свет в глазах черным будет. А ежели мстить не станешь, значится, не человек ты, а иуда.

Разин молчал. После рассказа старика он смотрел на него по-другому.

Степан сам был преступник. В первый раз попал за угон машины. Ну а потом стал законченным уголовником. На его совести были и жизни людей. И не только милиционеров или боевиков мафии, которая охотилась за ним. Он вел свою линию и убивал спокойно, считая, что все против него. Но, услышав рассказ Робинзона, вдруг понял, что старик честнее его. Он с автоматом в руках дрался с советскими солдатами, и здесь было как на войне: кто убил, тот и победил. Он же начал схватку, когда его обложили со всех сторон. Обращаться за помощью к закону он не мог. Да и есть ли он, настоящий закон? Степан криво улыбнулся.

— Дед, — обратился он к Робинзону, — если есть, принеси выпить. Грамм по сто — двести. Может, полегчает малость. А то как сдавило все. Витька, с одной стороны, прав. Он отец и боится за сына. Но с другой стороны, и ты верно сказал. Пока мы живы, хрен они чего Степке сделают. Принеси выпить.

— У тебя как с раной? — спросил Робинзон.

— Все путем. — Приподняв руку, Разин сжал кулак. — А раньше чуть двинешь — и караул. Классный ты лепило, дед, — улыбнулся он. — Наверное, на островках научился?

— В зоне, — вздохнул Робинзон. — Тамочки медуслуг не было. Сами выживали. Я хоть и бандеровцем считался, но с уголовниками сидел. За вагон, который мы в Харькове взяли. Вот и…

— Много золотишка хапнули? — с интересом спросил Атаман.

— Я восемь килограммов уволок. И еще кое-что. Для надобности, — туманно добавил он.

— Так как же ты от Харькова до Владимира добрался? — поразился Степан.

— С цыганами, — улыбнулся Робинзон. — Почти четыре месяца с ними был. Молодцы цыгане, не сдали. Их тоже частенько шуровали с места на место. Было время, вроде как оставляли где-нибудь. Но цыгане словно птицы в небе. Сел, чуть своронил — их и след простыл. А вот здесь я отстал, — вздохнул он.

— Родственник жил. Он меня и сдал, гадина. Но я сумел уйти. И три года на островках жил. Может, там бы и подох. Прихворал сильно, но такая меня, значится, злость взяла. Он, тварина, жить станет, а я, значится, в камышах подыхай. Вылез я и сжег домишко его. Вот меня и накрыли. Тамочки один умный чекист был. Высчитал, значится, что у меня выход должен быть. Я через болото себе навроде тропинки сделал, ну, по ней и пошел. А он, сучье вымя, тамочки меня ожидал, сволота. Но я на него, значится, зла не имею, просто обида порою берет. Сумел все-таки споймать меня, сучье вымя, — беззлобно добавил он.

— Ты, может, съездишь в город? — сразу, как только Робинзон умолк, заговорил Виктор. — Узнаешь, как мои там. А то вдруг…

— Чего ж не съездить, зараз и отправлюся. Заодно погляжу, где эти войска, значится, стоят. Тильки вот что, мил друг, мы маненько по-другому сделаем.

— Странно, — покачал головой майор. — Они не могут безвылазно сидеть.

Хотя бы по нужде выходят. Значит, где-то хорошо окопались. И скорее всего там, где их заметить не могут. Кто-то им помогает, в этом сомнений нет. Но вот кто?

— Майор увидел в открытое окно машины стоявший у поля одинокий дом. — Кто здесь живет? — спросил он. — Проверяли?

— Не раз, — кивнул капитан-омоновец. — В доме дед один. Робинзон. Может, слышали?

— А как же! — засмеялся майор. — Легендарная личность. Но он помогать им вряд ли станет. Потому что не верит никому. Хотя… — Он, повернувшись назад, посмотрел на удаляющийся дом. — Свояк свояка видит издалека.

— Да его проверяли несколько раз, — сказал капитан. — Тщательно обыскивали. С собакой. Один он. У него ружье было, под полом прятал. Участковый забрать хотел, так он на него с топором пошел. Оставили ему ружье. Дед он уже безобидный.

— Так он и не отдал золото, — усмехнулся майор. — Если не ошибаюсь, банда, в которой он был, где-то килограммов двадцать пять взяла. Их там и положили. Робинзон раненого главаря утащил. Отстрелялся и ушел. Потом главаря нашли в лесу. От ран умер. Робинзон похоронил его и кокарду бандеровскую, трезубец, прилепил на крест. А сам испарился. Как он до Владимирской области добрался, до сих пор никто понять не может, а он не говорит. Так, полегонечку… — Майор засмеялся, но тут же перестал смеяться и вздохнул. — Где же Атаман? Вот сволочь неуловимая.

— Тут его какие-то парни разыскивали, — проговорил сидевший рядом с водителем военный в бронежилете. — Сейчас исчезли. Хотели их взять, не успели.

— Меня это не касается, — сказал майор. — Мне главное — Атамана взять. Или хотя бы быть уверенным, что он из моего сектора не уйдет.