В дебрях Камасутры - Светлана Славная Страница 70

Птенчиков подмигнул притихшему Ваське, и они вместе вышли на улицу.

Варя сунула Ваське под нос баночку янтарного меда:

— Помнишь, герой, как ты полез в пчелиный улей?

Мальчик рассеянно кивнул и зачерпнул ложкой тягучее лакомство. Мысли его были далеко — в голове бывшего бога звучали слова учителя: «Подумай о том, что я вернулся из страны, найти которую невозможно!» «Надо же, — думал маленький Васька, — как все просто: другие не могут пройти мой путь только потому, что он — мой!».

— Егор, а что ты говорил по поводу поступления в школу? — вклинился он неожиданно в разговор старших. — По-моему, это неплохая идея.

Когда ребята уехали, Иван вернулся в дом. Книгопечка приветливо поблескивала металлическим боком, словно поторапливая своего друга заняться, наконец, настоящим делом. Иван улыбнулся:

— Соскучилась? Сейчас мы с тобой сотворим что-нибудь деликатесное.

Он привычно подключился к Центральному компьютеру ИИИ и принялся листать каталог библиотеки.

— Смотри-ка, до чего хитроумно они рассортировали Либерею Грозного. А если попробовать набрать «Поиск» иначе?

Он слегка видоизменил формулировку заказа, и список книг, сосканированных Егором в подвале древнего Кремля, предстал на экране во всей полноте.

— С чего бы начать? — задумался Птенчиков, предвкушая изысканное удовольствие. Он еще раз пробежал глазами оглавление и остановил свой выбор на трактате Аристотеля, который читал тогда вслух молодому Иоанну. Давно это было! Как в объективно-историческом летоисчислении, так и в смысле субъективных ощущений прожитого отрезка жизни.

Книгопечка тихонько зажужжала, наполняя комнату родным запахом свежей типографской краски. Иван присел перед лотком, готовясь принять копию книги из знаменитой Либереи. Образ Грозного неотступно стоял перед глазами.

— Прости, Иоанн свет Васильевич, — тихонько шепнул Птенчиков. — Не успел я перевести для тебя древние трактаты. Глядишь, задержался бы подольше у тебя в гостях — и повернулась бы вся российская история по-иному...

В голове зазвучал голос Олега Сапожкова: «Нельзя спорить со свершившимся фактом. Не повернул бы ты историю — скорее сам бы сгинул в ее зыбкой трясине».

— Ты же утверждал, что сказка «Ивашки Пересветова» послужила толчком к невиданным по прогрессивности реформам, — возразил Птенчиков своему мысленному оппоненту.

Эх, узнать бы, отчего так изменился Иоанн несколько лет спустя! Не привели реформы его государство к процветанию и благоденствию, воцарилась на земле русской кровавая опричнина... Птенчиков виновато поежился, вспомнив забытую в подвале Кремля зажигалку. Не по его ли вине сгинула великолепная Либерея? Не из-за того ли захлебнулись смелые реформы, утратившие теоретическую поддержку лучших умов прошлого?

— Нельзя спорить со свершившимся фактом, — горько вздохнул Птенчиков. — Виновата зажигалка или нет, но библиотека пропала, и лишь теперь благодаря сканеру Егора Гвидонова мы можем узнать, какие книги в ней находились.

Пышущий жаром том Аристотеля тяжело рухнул в лоток. Без драгоценного оклада книга смотрелась куда менее амбициозно: не откровение древнего мудреца, но улыбка старого друга. Примостившись в плетеном кресле, Птенчиков с головой ушел в чтение...

Иоанн Васильевич Грозный положил тяжелый том на привычное место. Некогда стройное и сильное тело государя теперь стало плохо повиноваться своему хозяину: давние болезни обострились, оно отекло и распухло, суставы все больше теряли подвижность. Иоанн поправил факел так, чтобы были видны все сундуки с бесценными книгами — читанными или сохранившими до конца свою тайну — и опустился на колени.

— Судите мя, грешного. Судите окаянного, — он помолчал, обдумывая обвинительную речь самому себе. Впрочем, долго подыскивать слова не требовалось — сколько раз он каялся в церквах и монастырях до исступления и изнеможения, обвиняя самого себя в пьянстве, в блуде и прелюбодействе, в убийстве, в граблении, в хищении и ненависти, во всяком злодействе, называл себя нечистым, скверным душегубцем... Уж он-то знал, что сказанное им о себе — горькая правда.

Грозный достал из-за отворота рукава крошечную вещицу и положил ее на ладонь.

— Эх, Ивашка, Ивашка... Мастер ты сказки сказывать, да нет в их света истины. Зря полез твой Магмет-салтан в чужеземную Либерею. Се — собрание диавола... У каждого мудреца своя правда. У каждого иноверца свой бог. Они низвергают и изничтожают друг друга, толкая мир в хаос противоречий. Как можно построить разумное государство на неверных волнах самодурствующей ереси?

Грозный откинул легкую крышечку, и в его руке вспыхнул огонек.

— Прощай, Ивашка Пересветов. Ты сгинул, точно провалился в преисподнюю. Забери ж с собой это адово наследие!

Он поднялся с колен, истово перекрестился... и швырнул в разверстый сундук зажигалку Птенчикова. Затем отвернулся, вышел из обитого свинцовыми плитами помещения и запер за собой дверь.

Покончив со своей трудной миссией, Иоанн вдруг почувствовал несказанную легкость на душе. Он решил порадовать износившееся тело хорошей баней, а затем сел играть со своим советником, Богданом Вельским, в шахматы. Игра эта считалась на Руси греховным занятием и для простых людей была запрещена правилами духовными и светскими, однако Иоанн от этого запрета себя освобождал. Сосредоточиться на партии не получалось. Перед глазами Иоанна, скрывая фигуры и клетки доски, плясали горячие языки пламени. Они все разрастались и разрастались, пожирая сам воздух, которым становилось все труднее дышать. В какой-то момент Иоанн почувствовал, как огненный зверь, подкравшись совсем близко, лизнул его лицо. Не сумев закричать, грозный царь покачнулся и стал заваливаться на бок — не окончив шахматной партии, сраженный мгновенной смертью...

Олег и Аркадий долго стучались в дверь птенчиковской избушки. Хозяин не отвечал.

— Не отлетел ли он опять куда-нибудь? Вылавливай его потом по всей Вселенной! — забеспокоился Сапожков. Аркадий поднажал могучим плечом — и чуть не рухнул в прихожую: дверь была не заперта.

Друзья поспешили в кабинет Птенчикова. Иван сидел в плетеном кресле и крепко спал. Увесистый том, еще пахнущий типографской краской, сполз с его колен, грозя вот-вот свалиться на пол.

— Иван! Ты где?! — заорал что есть мочи Олег.

— А? Что? — подскочил перепуганный Птенчиков. Аристотель все-таки грохнулся на пол, обиженно взмахнув эксклюзивными страницами. — Это ж надо так орать! А если б я помер от ужаса?

— Мы сами тут чуть не померли, когда увидели, что ты снова не реагируешь на проявления окружающей действительности, — проворчал Аркадий. Но Птенчиков его не слушал, глаза учителя литературы лихорадочно блестели, он стиснул голову и в отчаянии застонал:

— Все-таки он поджег Либерею!

— Кто?

— Грозный! Моей зажигалкой! Перед самой кончиной! Вы бы слышали, как он проклинал и книги, и всех, кто их написал...