Отпуск Берюрье, или Невероятный круиз - Фредерик Дар Страница 62

— Сказать, чтобы он подождал нас? — спрашиваю я у красотки.

— Не надо, — шепчет бесстыдница. — Мы в полутора километрах от «Мердалора».

Я сую несколько песет драйверу, и он рассыпается в благодарностях, протестует, восхищается. Он смешался настолько, что вот-вот примет себя за другого.

Пальцем он показывает дом, до такой степени прокажённый, что добрый доктор Швейцер [76]сразу же прилетел бы из Ламбарене, чтобы подлечить его.

— Casa! Casa de amor! [77]— говорит мне дырявый, заговорщицки подмигивая.

— Грасьяс, приятель!

Он отваливает вместе со своей кучей лома. Мы недоумеваем, как ещё может передвигаться эта челита! Когда наконец она примет смерть на обочине, эта славная вдовушка? Я уже представляю её в виде курятника на грязной окраине, наполовину в земле под раскидистым деревом. Птичий помёт будет её последней покраской. Я показываю Метиде la casa de amor.

— Вы думаете, сюда кто-то заходит?

— Прикольно, да?

— Я вас предупреждаю, у меня с собой нет Д. Д. Т., моя прелесть.

— Вас же не испугают несколько андалузских блох?

— Я надеюсь, что вы их у меня вычешете, милая.

Смело захожу в касу. Это тем более несложно, что я не встречаю ни одной двери. От неприятного запаха у меня перехватывает в горле, пропадает нюх, задерживается дыхание. Даже в самых злачных уголках «Золотой капли» такого не встретишь. Да, бешенство передка — это прекрасно!

— Что вы скажете, моя прелесть, если мы вернёмся на корабль, у меня там чудесная каюта с декором в стиле бакалейного супермаркета, от которого дыхание замирает. Оформитель перепутал метр холста с холстом мэтра, и теперь над моей кроватью висит картина, но мы её повернём лицом к стене и будем счастливы, уверяю вас!

— На корабль? Даже не думайте об этом, — отвечает она сухо. — Но, если уж вы так цените декор, уйдём отсюда, дорогой!

Её дорогой берёт её за талию, жадно целует в шею и тащит вглубь. Чей-то голос что-то бормочет на испанском.

Я смотрю в полутьму и наконец замечаю толстую женщину, развалившуюся в ивовом кресле. Она курит трубку, пуская слюни, или же пускает слюни, куря трубку, что, в общем-то, одно и то же.

— Что она говорит? — спрашиваю я у своей спутницы по экспедиции.

— Она просит денег.

— Сколько?

На поставленный вопрос следует лаконичный ответ с клубом дыма в качестве знака препинания.

— Она сказала, сколько дадите, — осведомляет меня Метида.

Я протягиваю купюру никотиновой толстокожей, которая забирает её, мнёт, как если бы она собиралась использовать её по назначению, трудно совместимому с достоинством Банка Испании, и засовывает в огромный вещевой мешок, который в действительности оказался её лифом.

Монументальная матрона показывает нам на лестницу.

Послушно и бесстрашно мы поднимаемся по ступенькам, совершенно в духе этого места, ибо они шаткие.

Слабый свет от окна попадает на площадку второго этажа. Две двери предлагают себя нашему пылкому вниманию. Одна закрыта, другая распахнута. Инстинктивно мы входим в комнату, столь ненавязчиво нам отведённую. Здесь пахнет гнилым кукурузным тюфяком и туберкулёзной крысой. Высоченная кровать, комод с подносом, стоящим под девяносто градусов (так гигиеничнее), и стул, которого я не пожелал бы своему худшему врагу, составляют мебель этого сексодрома.

— Вот уж прикол! Прикол! Прикол! Умереть! — уверяет Метида, направляясь к кровати.

Умереть!

Я думаю, что она нашла точное слово.

В связи с тем, что как только я вхожу в комнату, я получаю такой удар по чану, что от него покачнулся бы обелиск на площади Согласия.

Мои мысли делают экспресс-стриптиз и летят вместе со мной на неровный пол.

Конец этой части. Отчасти. Привал!