На всё село один мужик (сборник) - Василь Ткачев Страница 6

Как раз в центральную дорогу этой деревеньки упирается одной стеной сарай, и, когда в сухмень перетирают и без того перетертый песок колеса грузовиков и легковушек, пыль залетает на крышу чуть ли не облаком, и теперь ее там – хоть метлой смахивай. Только когда барабанят-секут по крыше дожди – они для нее, вроде бани для бородатого мельника – отмывается солома, но не настолько, чтобы золотиться ей.

Теперь лето, жаркое, сухое. Колька сидит недалеко от сарая на скамейке, под кустом жасмина, вперив голову в какую-то книгу, иногда кривит губы, дергает ими, притопывает ногой. Он – студент-заочник. Идет учеба!

Проехала одна машина, вторая – как же ему, Кольке, не обратить на них внимание: кто это за рулем сидит, что или кого повез? На этой скамейке, правду говоря, он больше втягивает ртом и носом пыль, чем читает. Можно облюбовать место для учебы хотя бы на огороде в тени деревьев, если охота на свежем воздухе сидеть, но можно другим, только не Кольке. Должен возвращаться из грибов учитель Сергей Кириллович, и надо не проморгать его, ведь тот пообещал помочь. «Лучше пересидеть, чем не досидеть», – решает Колька и топ-гоп подошвой сандалета по земле, ведь так, видать, ему лучше читается.

«Где тот Кириллович? Нету». Колька опять вперил глаза в книгу, перед ними суетятся какие-то замысловатые схемы, формулы, они для него – что игра в шахматы: как и куда двигают те фигуры гроссмейстеры – им одним известно. Пытался научиться играть в шахматы и Колька, но передумал: очень тяжелая наука, ну ее! Вот шашки – то ли дело, не говоря уже про домино. Кто ж считать в наш век до сотни не умеет? А грохнуть костяшкой по столу для Кольки ничего не значит, силы в руках хватает.

Кольку отрывает от науки бабка Антося:

– Студент, ходи сюда!

«Вишь, студент…» Он гордится этим словом, которое хотя накрепко и не пристало еще к нему, однако что-то да значит. Звучит. Но Колька не спешит к бабке. Сперва важно посмотрел на старуху, на дорогу, на которой должен же когда-нибудь показаться учитель, потянулся.

– Тебе уши никак заложило? – повышает голос бабка Антося.

– Я же тебе сказал: я из города не для того ехал, чтобы завалить учебу! – ворчит внук, но зачем ворчит – и сам не знает, где-то в душе все же радуется, что можно отложить книгу в сторону, заняться тем, что легко и для его рук, и для его головы. – То коси, то дров внеси, то за водой сходи. Поеду в общежитие!

– Тебе уже учиться не надо, бросай науку, – не то чтобы очень, но все же злится бабка Антося. – Лодырю можно и так прожить, без техникума.

– Ну что там у тебя? – Колька наконец откладывает книгу, ставит на нее маленький радиоприемник, чтобы не закрыл ветер страницу и не забыть, где читал и о чем. – Куда это ты лестницу волочишь?

– Подержи-ка, внук, ее, а то можно соскользнуть – костей не соберешь, – бабка Антося тем временем, приткнув лестницу к стене сарая, поставила босую ногу на первую приступку. – Полезу на небо, там, говорят, печь из масла сделана.

– Ну, лезь, – безразлично говорит Колька, а сам держит лестницу. – Она же и так прочно стоит – не сдвинется. Как прибита гвоздями…

– Подстрахуй на всякий случай, – пугается старуха, припав к лестнице щекой, смотрит на внука: держит ли, молокосос. – Во, во, так и держи, Колька. Умереть не страшно – жить хочется. А я лезу, лезу… Держишь?

Колька держит, не тяжело, а сам думает: «Оригиналка! Я лезу на чердак, отец лезет – никто не держит. А она, видите ли, боится, хотя и прожила свои годы. Старикам, видать, очень жить сегодня хочется. Сегодня и завтра. Кто же из нас, молодых, про свой конец думает? Живем – и все… рано еще думать. А они думают. У них – близко… Вот в дорогу собираешься – и не спится, и думается. А город возьми. Смешно смотреть, как бабки эти улицу перебегают, хотя и горит зеленый свет. Так чешут, что не грузовик их, а они его скорей снести могут». И Колька впервые за свою жизнь подумал: «А, может, потому, что жизнь теперь выстроилась, на рельсы стала, оттуда и жажда у стариков к белому свету? Хотя бы вот его бабка Антося. Что она видела на своем веку? Войну… Похоронку… Голод… Холод… А сейчас – жизнь! Убегает, правда, она от стариков, так и метит навсегда ускользнуть, однако же и они понимают это, поэтому и держатся за нее двумя руками…»

Бабки Антоси уже нет на лестнице, где-то на чердаке лазит, только слышно, как шуршит сено, а Колька все равно держит лестницу. Ему кажется, что бабка все еще лезет, и внуку очень захотелось, чтобы она жила и жила. Вечно. Вот закончит он техникум, станет, может, даже и большим начальником, а там, глядишь, по телевизору покажут. Пусть порадуется бабка Антося. А когда не будет ее, кто заметит и Колькин диплом, и тот не построенный пока еще чудо-дом? Пусть живет бабка. Долго. Очень долго.

Колька растрогался, повлажнели глаза, но рук не отрывает от лестницы – пальцы лежат на ней вроссыпь, намертво лежат, словно примерзли, и он думает-рассуждает про жизнь. Ну, спросите, почему он хотя бы в ту науку полез? Все же знают в деревне, как учился в школе. Через тройку – двойка. Когда четверку имел – одноклассники ляпали по плечу, пожимали руку: молодец! Но такое случалось редко. Нет, лучше не вспоминать. Грустно становится. Неловко. И за себя, и за учителей. Хотя последним он «таблетку» и подбросил – сдал экзамены в техникум. Как сдавал – припомнить тяжело, будто бы уснул на скамейке под своим жасмином, а его толканули под ребро: вставай, приехали. Приехали, так приехали. Тыр-р-р!

Работает Колька на стройке каменщиком, и хорошо работает, даже премии там разные не забывают выписывать ему, благодарность объявить. «Ты заслужил, Николай Степанович. Побольше бы нам таких трудолюбивых людей». Но все учатся. Зацепило это и Кольку. Ему также захотелось. «Не хуже других». Об одном только забыл Колька: когда все хорошо учились – тогда ему не хотелось. А теперь вот сиди на скамейке. Подстерегай учителя.

– Ну где ты, баба? – задирает голову вверх Колька. – Наелась масла?

– Да лезу, лезу, – вылетает Антосин голос, а потом показывается и сама. – Где же она, нечистая, несется? Все закутки перебрала руками, а хотя бы одно яйцо. Так что же это выходит, люди мои хорошие? Я кормить ее должна до осени, а она ни одного яйца мне?! Фигушки! Не-е-ет, Антосю ты не перехитришь! Перья из тебя полетят! Сегодня же! – Антося высунулась задницей из дверки, не сразу нащупав ногой лестницу, поставила на нее потрескавшуюся пятку. – Держишь, внук?

– Держу.

– Держи же! Лезу… лезу на землю.

– Зачем ты ее спускаешь, Колька? – незаметно подошла соседка Лидка, почти ровесница Антоси. – Пусть там и зимует. Буханку хлеба ей подай – ничего, пересидит.

– Ты, молодица, внука моего не знаешь: он бабу свою ценит, – нисколько не обижается на шутку соседки Антося, скорее напротив: самый момент, думает старуха, раз зацепила ты, Лидка, языком своим Кольку, про него хорошее слово вставить. И она вставляет, как только нога нащупала землю: – Все, слезла. Внук мой – ты слышишь, Лидка? – разумный. Лишь бы кого в техникум не возьмут…