Цветочный крест - Елена Колядина Страница 6

— Нет.

— За груди ласкать давала ли?

— Нет-нет.

— Взирала ли на святые иконы с помыслами нечистыми?

— Никогда!

— Грешила ли частым обмыванием банным?

— Грешна, отче. Обмылась в бане в субботу, а десяти дней не прошло, как сродственница приехала, так я и с ней еще в бане обмылась.

— Часто обмываться в бане такое же излишество, как чревоугодие. Не телом мы грязны, а душой! О чистоте души чаще мысли, а не о том, чтоб пазухи без нужды обмывать. Блаженные Божьи люди, юродивые, на навозном гноище спят, струпьев не омывают, а Господу приятны! А что толку, что иная жена сладкое воние — отец Логгин покрутил носом — медовое испускает, если она тем самым на грех мужей искушает? Христос в воды входил, только чтобы окреститься. Да ноги омывал после многотрудной дороги. А наши жены так и плещут водицу ушатами! Так и бродят взад-вперед с пустыми почерпалами!.. Ты омойся в канун светлого праздника, как на тот свет преставиться время пришло — омойся, перед таинством брака мытье — не грех. А ведь у наших жен, как не глянь — все из бани дым коромыслом!

— Истинно, отче, — смиренно ответила Феодосия.

— А с бани все и начинается… Римская империя сколь могуча была, а взяли моду их патриции решать дела в банях, термах, по — ихнему, по — римски. А где баня, там, известно, и блуд, и грех содомский. И рухнула империя!

— Ой, батюшки! Из-за бани?! Али сваи подгнили?

— Все прогнило насквозь!

— Спаси и сохрани…

— А ты, Феодосия, теперь, как в баню пойдешь, так и вспомни Римскую империю.

— Непременно, отче, помяну их, грешных.

— Или ложилась на живот на землю?

— Одиножды только, — призналась Феодосия, — в норку мышиную хотелось взглянуть. Уж больно интересно мне стало, как там, у мышей, хоромы подземные устроены? И кладовочки, небось, есть, и спаленки?

— Разглядела? — с неподдельным интересом спросил отец Логгин.

— Нет, зело темно в норке было.

— То не с похотью, то не грех, — успокоил отец Логгин. — Говорила другому про его срамоту?

— Золовке внове сказала: ох, Марфа, отъела ты гузно! А батюшке в сердцах рекши, мол, хозяйство вести — не мудями трясти.

— И что же он? — заинтересовался отец Логгин.

— Огрел меня поперек спины поленом.

— Верно содеял! А подсматривала ли ты чужую срамоту в бане, либо тайно, либо во сне, либо у сирот?

— Аз, отче, не подсматривала, так ведь, он так в глаза и лез! Леший, говорю, черт, ты ведь мне око елдой своей кривой выколешь! А он, знай себе, ржет…

— Ладно-ладно, после доскажешь, — замахал дланью отец Логгин. — Замолвила ли срамное слово ради похоти?

— Нет.

— Не мочилась ли, не стыдясь мужчин?

— Ой, нет.

— Хватала ли чужого мужа за лоно?

— Да и своего-то не хватала…

— Добро… Прикладывала ли бороду чью или голову к сраму смеха ради?

— Нет, отче, как можно?

— Хулила ли жениха или невесту?

— Жениха хулила. Брат мой женился и перед самым пиром рекши: «Добро бы у невесты манда, как у тещи, была широка». Прости мя, Господи! Я брата и похулила за такие бесстыжие словеса.

— Ну, то не грех. Или обругала хромого, кривого или слепого? Или мертвеца грабила?

— Ох, отче, я их боюсь, мертвых-то…

— Смерти не надо бояться, ибо душа наша бессмертна.

— Да у нас тут бродил по Тотьме один… Помер, а все приходил потом ночами глядеть, не путается ли жена с кузнецом? Спаси и сохрани!

— Ладно-ладно, больно ты говорлива.

Отец Логгин повспоминал еще вопросы кающимся, но более ничего не припомнил. Переведя дух, отче смиренно приказал:

— Поклонись, чадо, и покайся разом во всех грехах, вольных и невольных.

— Отче мой господин, — радостно произнесла Феодосия, покаявшись, — как же мне не душе теперь благолепно! Словно зарница летняя всю меня осветила… Никогда еще каяться мне так приятно не было… Какой же ты, отче, книжный, краснословный… Сколько было у меня покаяний, а это — самое светозарное. Отродясь отец Нифонт так душеньку мою не очищал многими вопросами.

— Что же многоуважаемый отец Нифонт у тебя вопрошал? — зардевшись от удовольствия, поинтересовался отец Логгин.

— Да бывалочи спросит: «Ну что, Феодосия? Девства еще не растлила?» Да с тем и отпустит.

Отец Логгин звонко сглотнул.

— Так ты разве не мужатица, а девица нерастленная?!

— Истинно, отче.

— И с мужем не была?

— Что ты, отче?!

— И сколько тебе лет?

— Пятнадцать.

— Так зачем же ты?.. Так почто же ты на вопросы мои отвечала, которые для жен предназначены?

— Аз первый раз с таким книжным попом беседую. Как же не отвечать на эдакие умные вопросы? Я сегодня Господа нашего возлюбила так же вяще, как братика Зотейку — чадо сладкое. Сколько же вопросов Господь нам, грешным, приготовил! И о каждом-то грехе нашем Он позаботился! И для всякого срама книжное слово сотворил. И ты, отче, все словеса вызубрил?

— Слово Божье зубрить не в тягость, — скромно ответствовал отец Логгин. — Разве тяжело мед черпать и устами пить? А словеса Божьи — тот же мед. Я, кроме теологии, и других наук много знаю: и лексику, и греческий, и космографию… Но, слово Божье мне интереснее всего.

— Как же сильно ты, отче, Бога любишь… — восхитилась Феодосия.

— Люблю! — с жаром подтвердил отец Логгин.

— Вот бы мне так же Его возлюбить!

Феодосия поклонилась и с затуманенным взором отошла в сторону, ожидая причастия.

…Отец Логгин выпорхнул из церкви боевитым весенним воробьем. Огляделся окрест восторженным взором, глубоко вдохнул свежий зимний аер. Церковь Крестовоздвиженья сияла под снегом в солнечном свете, как архимандрит в праздничных ризах. Яичком желтела вдали свежесрубленная часовенка. Головным сахаром высились сугробы. Пахло сосновой смолой, хлебом и благовонием кадила.

Отец Логгин вспомнил с радостным умилением огоньки алых и желтых восковых свечей, что божьими пчелками золотились пред алтарем, намоленные лики святых угодников, с одобрением внимавших его, отца, четкой, методологически выверенной службе, и, вдохновенно перекрестившись, воскликнул:

— Армония-то какая, Господи!

Удачное начало духовной карьеры, и Тотьма, пестревшая избами, хоромами, церквами и торжищами ярко, как расшитой женский подголовник, и, самое главное, несомненно удачное исповедание рабы божьей Феодосии, ее духовное очищение и зарницей вспыхнувшее влечение к Богу — все это слилось в ликующей душе отца Логгина в благообразное и современное слово: гармония!