Иван-царевич и С. Волк. Похищение Елены - Светлана Багдерина Страница 51

— Как убивается-то… — сочувственно покачал головой Апокалепсий. — Наверное, это был его ближайший друг?

Ирак только молча кивнул.

— Похоже, они оба чужестранцы? — не унимался лекарь.

Ирак снова кивнул.

— Я так и подумал, — удовлетворенно хмыкнул Апокалепсий. — Такие нелепые педилы могут быть только за границей…

Серого как палкой по голове ударили.

Он вскочил.

— Что?.. — с ненавистью прищурился он и угрожающе двинулся по направлению к опешившему доктору. — Что ты сказал, повтори! Ах, ты!.. Да я тебя за такие слова… Да я…

— А что я сказал? Что я сказал? — в панике отступал старичок к своей хибаре. — Что я такого сказал?..

— Как ты нас обозвал?..

— Вас? Кого — вас? — не понял Апокалепсий.

— Нас с Иваном! А?! Каким словом?..

— Вас с усопшим?! — изумился лекарь. — Да что ж я — дикарь какой!..

— А кто сказал — «педилы»?! — обвиняюще уперся руками в бока Волк.

— Педилы? Я сказал, — недоуменно пожал плечами старик. — А что тут такого?

— Может, это у вас ничего такого, а у нас знаешь, что это значит?…

— Может это у вас Дифенбахий знает что значит, а у нас это значит — «грубо сделанные сандалии»!..

Как воина, отважно сражавшегося и погибшего в бою, Иванушку решено было сжечь на следующий день на большом погребальном костре из священных пород деревьев, посвященных богам Мирра.

Теперь только оставалось сообщить об этом решении Ликандру.

После истерического всплеска эмоций утром Сергий замкнулся в себе, и ни сочувствующий Мека, ни заботливая Мими, ни грустная Елена не могли пробить Вамаяссьскую стену отчуждения Волка, чтобы предложить разделить и облегчить его горе.

Он молча сидел рядом с телом друга, медленно раскачиваясь и уперев голову в колени, и не хотел ни есть, ни пить, ни замечать что-либо или кого-либо вокруг себя.

Удрученно покачав головой, Медуза отошла к своим сестрам после десяти минут безуспешных стараний покормить своего приятеля.

Последнюю попытку утешить знакомого, примирить его с печальной действительностью, сделал Ирак.

— Послушай, Ликандр, — сочувственно начал он, осторожно присев рядом. — Ион был не только твоим другом — он был дорог нам всем. И теперь, когда он погиб, мы все плачем о нем. Но с этим ничего нельзя поделать. Мы все когда-нибудь умрем, и чернокрылый Эвтаназий унесет наши души в царство Хтона и Хризоморфы, откуда нет пути назад. И никому не по силам обратить необратимое, примирись с этим… Для живых жизнь продолжается, а мертвые обрели вечное существование в подземном мире. Ведь лишь однажды, как гласит античное предание, безумный певец Арфей, играя на кифаре, разжалобил сурового бога мрачного Сабвея и его жену и вывел из царства смерти тень невесты своей — Эврики, но и то, возвращаясь на землю, огля…

— Что? — вдруг четко выговорил Волк, поднимая голову.

— Я говорю, что возвращаясь на землю, огля…

— Он вывел ее, — не спросил, а констатировал факт Волк, и глаза его прояснились и заблестели.

— Нет, я же говорю, что возвращаясь на землю, огля…

— Он ее вывел, значит, — задумчиво ударил кулаком по ладони Серый. — А раз так, то и я Ивана выведу. Нечего ему в чужой покойницкой делать. А ну-ка, рассказывай, где ворота этого вашего подземного царства. И пусть им всем будет хуже.

— Но, Ликандр!.. Это же невозможно!.. Это же всего-навсего древний миф!.. Это опасно!.. Ты можешь остаться там сам на всю жи… сме…

* * *

Один из бесчисленных входов в Сабвей, как подсказали заинтригованные горгоны, находился на соседнем острове — Деймосе, в двух часах лету от Фобоса.

Заросший полынью и бессмертниками, Деймос был едва ли больше полукилометра в длину, и приблизительно столько же в ширину. Посредине его возвышалась невысокая голая скала с маленькой и ничем не примечательной с виду пещерой у ее подножия, вход в которую неумело закрывал ядовитый плющ. Вокруг нее неохотно росли с десяток чахлых кипарисов.

Даже когда во всем мире ярко светило солнце, на Деймосе стоял серый промозглый безнадежный вечер, и низкое бесцветное картонное небо могильной плитой давило на психику смертных, навевая мысли о тщете всяческого существования и неизбежности встречи с бездонным и безграничным Сабвеем…

— …Не надо!

— Но, Ликандр, ты сейчас вне себя от горя, и не можешь реально оценивать…

— Не надо меня отговаривать, я уже все решил!

— Но это опасно!

— Ну, и что?

— Ты можешь не вернуться!

— А могу и вернуться.

— Но никто еще не возвращался!

— Арфей вернулся.

— Это легенда!

— То есть, это неправда?

— Нет, это правда… Наверное…

— Тогда я иду. Все.

— Ну, хорошо. А ты решил, на чем ты будешь играть?

— Играть?..

— Да, играть. Аккомпанировать себе. Ведь Арфей из легенды играл на арфе…

— Кифаре.

— Свирели!

— Синтезаторе!..

— …а у тебя ничего нет! Даже расчески!

Возбужденные голоса спорщиков разносились по всему острову, вспугивая заспанных летучих мышей и легкомысленных кукушек.

— У меня есть… У меня есть… У меня есть ковшик!

— ЧТО?!

— Ковшик.

— И что ты будешь с ним делать?!..

Потратив полчаса времени, три мотка тетивы, лист пергамента и медный ковш для умывания, Серый смастерил нечто, по форме напоминающее домру, а по звучанию — старую электрогитару.

По кусочкам выбрасываемую с девятого этажа в пустой мусорный бак, подвешенный на столбе.

По конструкторскому замыслу это должна была быть балалайка.

— И ты умеешь на этом играть? — с подозрением спросила Рия, оглядев получившийся инструмент.

— Нет, — честно ответил Волк. — Но это и не важно. Ирак говорил, что главное — это умение петь. А уж петь-то я умею, будьте спокойны.

Отрок Сергий вообще не понимал, как можно не уметь петь. Это же было так просто! Сам он гордился своей способностью спеть одну и ту же песню десять раз подряд, и ни разу одинаково. Несмотря на поношения завистников.

И теперь настал его звездный час.

Он им всем покажет, что может настоящее искусство.

Если вернется.

— Ладно, пока. Без меня не уходите, — махнул на прощание рукой Волк и, отведя своим балаковшиком (или ковшелайкой?) в сторону бессильно истекающий ядом плющ, решительно шагнул в полумрак спуска.