Остров Русь - Сергей Лукьяненко Страница 4

Но он сдерживался.

Уже шагов за сто от казармы Иван заслышал задорный посвистсабелек и глухое уханье булав. То богатыри забавлялись играми молодецкими.

Гнедок прянул ушами и подозрительно посмотрел на Ивана: тудали мы едем.

— Что ты, сыть, травяной мешок, спотыкаешься! —гаркнул Иван. Открыл было рот снова, но забыл, что полагается говорить дальше,и закрыл его.

Подъехали к воротам, отлитым из пудовых подков, износившихсяпод лошадьми богатырскими. «Первое испытание», — понял Иван и распахнулворота. Очам его открылась чудная картина.

На широкой дубовой лестнице, перемежая делоимпровизированными присказками, фехтовались на булавах богатыри. Одеты они былив кольчуги булатные, рубахи шелковые да сапоги кирзовые. Особенно понравилсяИвану толстый и потный богатырь лет пятидесяти, который, обломав булаву оголовы настырных сотоварищей, схватил за ноги другого богатыря — с тонкиминтеллигентным лицом, и стал лупить противников им. Интеллигентный богатырь приэтом не терялся и в момент удара пытался укусить сотоварищей за незащищенныечасти тела. Лестница тряслась от богатырского хохота.

— Как пройти к Микуле Селяниновичу? — спросил Ивану проходящего мимо богатыря, слезая с перепуганного Гнедка.

— К Микуле? Да по лестнице дубовой, в палатыкаменные, — с тщательно скрываемым почтением ответил богатырь.

Иван вдохнул побольше воздуха и, поминутно извиняясь, сталпротискиваться мимо резвящихся. Пару раз его огрели булавой, разок укусили заногу, но через каких-то полчаса Иван вошел таки в палаты каменные.

Микула Селянинович сидел на лавке и задумчиво перебиралруками землю сырую, насыпанную в большую дубовую кадку. Он тосковал по простомупахарскому труду, но как мог боролся с этим чувством.

— Исполать тебе, Микула Селянинович, — нараспевобратился Иван и в пояс поклонился. — Привет тебе от старого друга,Ивана-Черная Рука, Гроза морей. А я сынок его беспутный, Иван-дурак. Пришел ктебе знатную службу сослужить, постоять за землю Русскую, лечь костьми за делоправое.

— Сядь пока, — гулко произнес воевода и,убедившись, что его трогательная тоска по прошлому замечена, отставил кадку вугол. — А сколько ж тебе лет, дитя мое?

— О, очень много, сударь, восемнадцать! — свосторгом ответил Иван.

— Рука твоя тверда?

— Тверда!

— Нога твоя тверда?

— О да!

— Ну и белиберда, — тоскливо простонал Микула, новсе же продолжил: — Вот верная черта...

— Всегда! — не к месту, но в рифму встрял Иван.

— ...дурацкого, испытанного стиля. — Продолжил МикулаСелянинович, не обратив на него внимания. — О Боже!.. И я таким же юнымбыл, когда мы печенегов в первый раз побили...

Наступило тягостное молчание. Первым нарушил его Микула:

— Чего это мы, а?

— К слову пришлось, — вежливо ответилИван-дурак. — Так я, значит, в богатыри записаться хочу.

Микула помолчал, потом задумчиво произнес:

— В богатыри... Так ведь богатырю надобно иметь нетолько сердце доброе, а ноги твердые, не только булаву тяжелую, а головукрепкую, надобно еще...

Но Иван так и не узнал, что еще надобно настоящему богатырю.Микула Селянинович медленно поднялся и переспросил:

— Так ты говоришь, что сын дружка моего старого,Ивана-Черная Рука, Грозы морей? А где грамотка твоя рекомендательная?

— Нету, — со стыдом признался Иван. —Выкрадена ночью татем лихим.

— Выкрадена, говоришь. Может быть. На отца ты и вправдупохож, только рожа еще глупее. Но вот какая незадача: являлся уже утром одиндобрый молодец с грамоткой, где сказано, что он — Иван-дурак!

— То тать ночной! — возопил Иван.

— Возможно, возможно... Но в богатыри он уже зачислен,и дать делу обратный ход я не в праве. Посуди сам, добрый молодец: обстановка вКиеве сложная. Владимир Красно Солнышко заботами затуманен, Василиса Премудраяв сторону Кащеева Царства поглядывает... Поп Гапон воду мутит, интригует. Бояныпесенки крамольные по кабакам поют... И тут такой скандал: богатырь-самозванец!Как же после этого народ станет на защитников своих поглядывать? Нет, Иван. Тоесть, не Иван, а незнакомый мне молодец. Не могу я тебя в богатыри принять!

— А что же мне делать! — испуганно вскочилдурак. — Деньги как вода меж пальцев текут, в городе жить лишь три дняразрешили!.. Не могу я к батьке с позором воротиться! Хворостиной до смерти запорет!

Микула потер лоб.

— Что делать? Подвиг соверши, тогда я тебя и безграмотки в богатыри зачислю. Будешь прозываться Иван-дурак Второй илиИван-дурак Премудрый. Как захочешь. А рубли... тьфу! Возьми да свои настругай,сейчас во всех губерниях так делают. Не захочет трактирщик принимать — такты его — булавой! Кстати, если красиво настругаешь, мне принеси, яколлекцию собираю.

Иван кивнул и грустно поплелся к выходу.

— Эй, постой! — окликнул его Микула. — Можешьпросто самозванца в мать-сыру землю вогнать по маковку, грамотку свою забрать,да и числиться богатырем. Я виду не подам, а остальные с тем богатырем еще непобратались.

Воспрянув духом, Иван выбежал на дубовую лестницу.Богатырские игрища на ней уже кончились, зато — о улыбка судьбы! —посреди лестницы сидел предатель Емеля!

Иван вытащил булаву, поплевал на ладони, подкрался к Емелесзади и завопил:

— Попался, тать ночной! Вставай, то смерть твоя пришла!Выходи со мной на сыру землю биться, я тебя в три удара в землицу вколочу!

Емеля повернулся и грустно сказал:

— Здорово, Иван... Чего орешь-то?

— Выходи со мной... — на тон ниже начал Иван.

— Банан хочешь?

— Хочу, — признался Иван и, отложив булаву, селрядышком. Емеля достал из-за пазухи связку спелых, лишь чуть-чуть мятыхбананов, и они принялись сноровисто очищать излюбленный россиянами фрукт. Послевторого банана Иван осведомился:

— Чего ж ты, падла печенежская, грамотку мою спер?

— Как спер? — обиделся Емеля. — Ты ж сам ееподарил! Сам в руки сунул, да уговорил в богатыри пойти, тобой назваться, чтобк Несмеяне допустили.

Иван потер лоб... И вспомнил. Точно. Пихал он Емеле в рукиграмотку, кричал слова задорные, уговаривал, словно девку красную...Охохонюшки... Сам свое богатырское счастье отдал!

— Ну и как, допустили? — смущенно поинтересовалсяон.

— Вечером заступаю в караул у ее опочивальни, —грустно сказал Емеля. — Да, Иван, тяжка служба! Как мне сегодня боканамяли, вспомнить страшно... Эх, просил же я ее дать мне силу богатырскую! Непойму, то ли не дала, то ли я и прежде богатырем был... Оплошала она.