Маленькая опера - Слава Сэ Страница 32

По просьбе Бено из лагеря привезли второго дирижёра. Сейчас его голова торчала в суфлёрской будке. Оркестру видны были только руки. Эти руки взмахнули, и началась музыка.

Бено поцеловал Тони в лоб и сказал:

– Помни, ты – Зигмунд, сын бога. Самый отважный и благородный рыцарь. Иди и надери этим дуракам задницы!

Потом пришёл черёд Моники. Она тоже заработала поцелуй и следующие слова:

– Ты – дочь бога! Мечта всех мужчин и мать величайшего героя!

– О, так мило!

– Это не мило, это правда! Иди и пой!

Арнольд успел нализаться, несмотря на слежку. Его выкатили на сцену, пусть выкручивается как хочет. Он и в трезвом виде так себе певец, и в сюжете неярок. Пусть зрители видят – Хундинг тот ещё козёл.

– Первый акт продержимся, во втором убийство Хундинга должно получиться даже лучше обычного, – сказал Бено.

Побелевшая от волнения Герда бегала за кулисами. Матильда, напротив, была абсолютно спокойна.

* * *

В середине первого акта сидящие в зале разом повернулись в сторону ложи. Не увидели, скорей почуяли, как внутрь вошёл офицер. Сел, не снимая плаща. Лица в темноте не разобрать. Зал в едином порыве вскочил, отсалютовал. Офицер махнул рукой лениво, зрители послушно уселись.

Арнольда, бубнившего текст исключительно с помощью святых угодников, вкатили обратно в кулисы. Поскольку в постмодернизме реальность не важна, а значимо только отношение к ней, администратору сказали, что он был великолепен и поздравили с премьерой.

В конце первого акта Моника повисла на Тони.

– Если Зигмунд здесь передо мной, Зиглинду ты видишь – она твоя! Сестру родную вместе с мечом ты нашёл! – спела девушка.

– Ты и сестра мне, ты и жена мне! Цвети же, вельзунгов род! – пропел Тони.

Жаркие объятия. Занавес.

В присутствии невидимого, но очень важного лица, никто не хотел прослыть невежей в искусстве. Грохнули аплодисменты. Офицеры кричали «браво» и свистели. Восторг длился бы ещё, но на сцену поднялся капитан Клаус Шнитке. Мрачнее обычного. Сделал жест, призывающий сесть и послушать.

– Прошу оставаться на местах! Зал оцеплен! В здании находятся заговорщики, планирующие покушение на фюрера!

* * *

В рядах зрителей сумбур, шум, бурление.

Со всех сторон побежали автоматчики, готовые пресечь любую подозрительную активность.

Высокий, стройный Клаус был похож на императора, останавливающего движением руки народный бунт. Зал стих. Клаус хотел сказать ещё. Ему не дали.

Сзади, разгоняясь, как лайнер на взлёте, с криком «а-а-а», выбежал режиссёр представления, Бенедикт Фарнезе. Он хотел врезаться в Клауса, сбить с ног. Капитан с ловкостью тореадора уклонился, и грузный дирижёр бухнулся со сцены лицом в офицерские сапоги первого ряда.

Тут же вскочил, полез на сцену. Он полуплакал, полукричал.

– Какое, мать твою, покушение! Какое, мать твою, покушение! Здесь творится музыка! Услышьте, дикари! Вы – чудовища! У вас ни души, ни глаз, ни ушей! Вы суккубы! Посмотри те на что-то, кроме себя! Что вам сделали музыканты? Они же дети! Они питаются небесным светом! Они не попадают в ноты и со странностями, но они творят красоту как умеют! Отлезьте от них, гниды! Ненавижу!

* * *

Последнее слово Бено повторил раз двадцать. Он тыкал пальцем сначала в Клауса, потом в офицеров. Досталось и Джузеппе, сидящему в зале с друзьями, и английским диверсантам в форме немецких истребителей. Последнее «ненавижу» дирижёр бросил ровно в правительственную ложу.

* * *

Там, под тяжёлым бархатом, зашевелилась страшная тень. Сделала шаг вперёд, скинула плащ и обернулась – ко всеобщему «Ах!» – полковником Бирке.

Комендант торжественно вышел к сцене. Он обратился ко всем, но смотрел в основном на генерала Людендорфа, сидящего в первом ряду:

– Господа, мы собрались сюда не ради оперы.

В этом зале не Вагнер главный, а я. Именно я, рискуя жизнью, разоблачил банду заговорщиков. Главарь сейчас раскрылся перед вами.

Вся так называемая труппа арестована за покушение на высшее лицо государства!

– Ох, прав был дон Пепе! Надо было его валить, – тихо сказал Тони.

– Эти люди, точнее нелюди, заминировали зал, – продолжил Бирке. – Не беспокойтесь, мины обезврежены, хотя и находятся здесь же. Я покажу их. Клаус, принесите стул!

Клаус принёс стул.

– Переверните.

Клаус перевернул стул. Комендант разрезал ножом обивку. Пустое пространство внутри стула оказалось действительно пустым.

– Клаус, вы идиот. Принесите другой стул.

Клаус принёс второй стул, в нём тоже ничего.

– Вы их в набивку зашили? Остолоп! – рассердился полковник. Он стал кромсать стулья, оба сразу. Пух летел во все стороны.

– Что он делает? – спросила Моника, сидящая в кулисах на полу вместе со всеми под охраной автоматчиков.

– Он ненавидит стулья, – ответил Макс. – Он всё ненавидит. Людей, дома, животных. Но стулья – особенно.

– Клаус, где мина? – гавкнул взмокший комендант. Голос и выражение его лица сулили гибель всему живому. Единственный глаз адъютанта даже не моргнул.

– Какая мина?

– Не придуривайтесь! Где взрывное устройство?

– Не понимаю, о чём вы.

– И тут предательство. Здесь должны быть тайники!

Бирке звериным глазом обвёл зал, взбежал на сцену и принялся колотить статуи. Гипсовые фигуры раскалывались, головы катились в зал, всё зря. Ничего, что могло бы угрожать Родине, изваяния не содержали. Подозрение могли бы вызвать вытаращенные глаза представителей итальянской диаспоры и открытые рты некоторых рыжебородых истребителей, но на них никто не смотрел.

– Это всё, господин полковник? – спросил генерал Людендорф.

Бирке выпрямился, посмотрел в упор на адъютанта.

– Это заговор! – сказал полковник. Он обратился к лейтенанту, командиру группы захвата.

– Лейтенант, арестуйте капитана Шнитке. А вы, Клаус, сдайте оружие лейтенанту.

– Отставить! – вмешался генерал. – Лейтенант, арестуйте полковника Бирке!

* * *

Дальше был некоторый сумбур. Комендант потребовал арестовать генерала Людендорфа, потому что вряд ли он настоящий, явился непонятно откуда и, возможно, является главой заговорщиков.

Клаус резонно заметил, что без признаков заговора у покушения не может быть главаря. Арестовать же следует господина коменданта, ввиду явных его галлюцинаций.

Командир группы захвата не привык думать, стоя на одном месте дольше трёх секунд. Он предпочёл бы сейчас оказаться в обычном, нормальном кровопролитном бою, лишь бы не принимать политических решений. Генерал, полковник и капитан по очереди требовали у него подчинения.