Свадебный рэп - Виктор Смоктий Страница 31

— Да что ты говоришь? — удивился Саша, намазывая тост мягким сыром. — Ну-ка, дай-ка газету.

Леня отдал газету человеку в клубном пиджаке с забинтованной правой кистью, и тот отнес ее Саше на другой конец гигантского стола.

— А-я-яй! Говорил же я ему, — сокрушался Саша, разглядывая фото в газете. — Говорил же я ему: Валя, не снимай мужиков на улице. Ты плохо кончишь. Вот так сдохнешь как собака где-нибудь. Да, Вася? — неожиданно обратился Саша к стоящему за его спиной человеку.

— Да ну вас, — отмахнулся Вася-Фаренгейт и мелко перекрестился забинтованной рукой.

В комнату стремительно вошел хмурый Достоевский.

— Александр Сергеевич! — обрадовался Фаренгейт.

— Ну что, придурок, олух царя небесного! Простого дела нельзя поручить. Скажи спасибо, что сам жив остался, а не подложили тебя вместо Педерсена. И чего дурака пожалели? Ты хоть видел, кто это сделал?

— Ну да. Так на квартире Педерсена еще один ждал, до меня пришел. А чего нам делить — цель-то общая.

— Пили? — деловито спросил Достоевский.

— Немного. За общие цели.

— Как же ты с ним разговаривал?

— А он по-русски, как я, говорит.

— Ну ладно, Педерсена нет, а это главное. Считай, что второй раз родился, но третьего не будет, если так же работать будешь, уголовная морда. Ладно, выйди, нам поговорить надо.

— Готов искупить вину кровью, — торжественно произнес Вася и обиженно засопел.

— Погоди, еще будет случай. — Достоевский махнул рукой и, когда Фаренгейт вышел, сказал: — Есть к вам, ребята, одна просьба.

— Чья? — спросил Леня.

— Родины, — торжественно произнес генерал. — Родина стонет под игом зарубежных кредитов. Вот если бы вы выкупили их, то…

— Но ведь на это сумасшедшие деньги нужны, — сказал Леня, — у нас таких денег нет.

— Во-первых, деньги у вас есть, — возразил Достоевский, — а во-вторых, надо не так уж и много. Никто ведь всерьез не верит, что мы их отдадим, и долги сейчас можно скупить за половину, а то и за четверть номинала. — Это было произнесено с такой внутренней верой, что, казалось, окажись у Александра Сергеевича сейчас с собой несколько десятков миллиардов долларов, выложил бы за долги России не задумываясь.

— А что нам с ними делать? — спросил Саша.

— То-то и оно, — загадочно сказал Достоевский. — Весь мир зиждется на корысти и обмане, а вы продемонстрируете новый, духовный подход к экономике. Выкупите, например, эти долги и… — Александр Сергеевич замолчал, подбирая слова, которые дошли бы до самого сердца Саши и Лени.

Друзья переглянулись.

— И что? — настороженно спросил Леня.

— И не предъявите их России, ну, хотя бы лет, скажем, пять — семь, чтобы страна задышала, средний бизнес закрутился, бюджетники бы одежду себе могли купить, а не только еду. — Кадык Александра Сергеевича задрожал, но генерал подавил волнение и глубоко вздохнул, прогоняя подступившие слезы.

Друзьям стало неловко от своей черствости и скаредности.

— Но ведь мы тогда заморозим огромные средства, которые должны быть направлены на развитие гейской цивилизации. Это наш долг перед покойным Гугенройтером, — очень осторожно, стараясь не обидеть Достоевского, заметил Леня.

— Мы понимаем ваше положение, — согласился Александр Сергеевич, — и готовы всячески поддержать любые ваши начинания по развитию этой цивилизации. Мы, например, будем содействовать вашей инициативе внесения в олимпийскую программу некоторых видов спорта, отсутствие которых можно рассматривать как ущемление прав сексуальных меньшинств.

— Какой еще инициативы? — спросил Саша. — Что вы имеете в виду, Александр Сергеевич?

— Инициативы фонда Гугенройтера, которая пока тонет в бюрократическом болоте олимпийского комитета. Это насчет включения в олимпийскую программу мужской художественной гимнастики, парных мужских танцев на льду и еще кое-чего по мелочи. Естественно, у большей части руководителей олимпийского движения это вызовет протест, ну так мы их и натянем, — генерал двинул руками, словно натягивал вожжи, — за ущемление прав сексуальных меньшинств. И вашу задницу поможем прикрыть. Сделаем олимпиаду голубой! — провозгласил Достоевский и выпил неизвестно откуда взявшийся у него в руках стакан.

И через несколько секунд, заев водку маслиной, Достоевский исчез, мгновенно испарившись.

— Никак не привыкну к его манере появляться и исчезать, — сказал Леня.

Над столом повисла пауза.

Взгляд Лени столкнулся со взглядом старика на большой фотографии. После длительной паузы Леня сказал, как бы подводя итог своим размышлениям:

— Ну что, старик, не ждал ты от нас такого дерьма?

— Да, доигрались, — язвительно проговорил Саша, — мне вообще перестает нравиться быть мультимиллиардером: такое впечатление, будто я проживаю чью-то чужую жизнь, а не свою. Никаких привычных радостей, не с кем даже поругаться, все, кроме женщин, сразу говорят: «Да, сэр!» — и проблемы как не бывало. А женщины начинают превращаться в навязчивый бред: имея такие бабки, не иметь ни одной бабы! И ни к попу, ни к психоаналитику не пойдешь. — Саша насупился и обиженно замолчал.

— Ну и что ты предлагаешь? — спросил его Леня, разливая водку.

— А что тут предложишь? — сказал обреченно Саша. — Назвался груздем, становись строиться.

Бой курантов полетел над морем, удаляясь от одинокого скалистого острова, на котором таланты и деньги Голливуда построили точную копию Московского Кремля.