Замок Бландинг - Пэлем Грэнвил Вудхауз Страница 30

Поэтому кроткий граф не осудил истерического смеха, которым буквально зашелся гость, когда они обсуждали такой невеселый предмет, как тля в розовом саду. Когда же при виде Гертруды этот Корн стал плясать у столика, уставленного фарфоровыми фигурками и фотографиями в рамках, граф веселился вместе с ним. Веселилась и Гертруда. Да, трудно поверить, но, увидев Корна, племянница засмеялась радостным смехом. Печали как не бывало. Она смеялась, и Корн смеялся, просто какой-то хор гуляк, вторящий солисту в оперетте!

За обедом гость разлил суп, разбил бокал и поднял дикий переполох, вскочив после сладкого, чтобы открыть Гертруде дверь. Они смеялись и тут, граф тоже смеялся, хотя не так сердечно, бокал был из самых любимых.

Однако, размышляя над портвейном, лорд Эмсворт решил, что выгод – больше. Да, в замке бесчинствует какой-то сумасшедший акробат, но умный человек не станет дружить с Фредериком, зато Гертруде, вероятно, подходит именно такой. Граф предвкушал череду тихих дней, когда все родные далеко и можно копаться в клумбе, не ожидая, что племянница спросит из-за спины, зачем он работает на солнцепеке. Теперь ей не до него, у нее есть общество.

Суждения графа об умственном уровне гостя заметно укрепились, когда поздно вечером он увидел, что тот стоит под окном и посылает ему воздушные поцелуи.

Хозяин кашлянул, гость смутился.

– Прекрасный вечер, – сказал он, смеясь своим гиеньим смехом. – Я вот… как раз… Ха-ха-ха-ха-ха!

– Простите?

– Ничего, ничего! Ха-ха-ха! Спасибо! Я – ха-ха – гуляю!

Лорд Эмсворт лег в постель. Быть может, он что-то предчувствовал, потому что мелко дрожал; однако согрелся и обрел прежнее благодушие. Собственно, думал он, могло быть и хуже. Могла приехать еще одна племянница или сестра… а мог – упаси Господи! – приехать сам Фредерик!

Когда речь идет о тонких оттенках чувства, историку нелегко быть вполне объективным. Как выберешь именно то мгновение, которое можно представить потомкам, сказав при этом: «Лорд Эмсворт впервые захотел, чтобы его гость упал из окна»? Самому лорду казалось, что он хотел этого всегда; но он ошибался. Наутро после приезда они мирно болтали в библиотеке, а потом гость протянул похожую на окорок руку, чтобы графу было легче встать с кресла, и тот оценил такое внимание.

Но каждый день, каждый час вынести это невозможно. Гость вытаскивал графа из кресел; водил по саду, по коридору, по лестнице, просто по полу; помогал надеть плащ; выскакивал из дома с охапкой пледов и шарфов, а один раз принес респиратор. Словом, гордый дух девятого графа в конце концов возмутился. Старые люди вообще не любят, чтобы молодые видели в них беспомощно-трогательных амеб, ползущих к своей могиле.

С него вполне хватало забот Гертруды. А это… нет, дальше некуда! Явственно воспылав к нему безудержной любовью, Корн вел себя как целый отряд скаутов, неустанно творящих добро. Мы лучше поймем состояние бедного графа, если узнаем, что он предпочел бы новому гостю самого сэра Грегори.

Тогда и случилась история со стремянкой.

Фредди, решивший посмотреть, как идут дела, узнал о ней от кузины еще на станции.

Нельзя сказать, что Гертруда снова наводила на мысль о Метерлинке, но печаль в ее глазах была, и Фредди, резонно считавший, что теперь в них должна быть радость, огорчился.

– Неужели провал? – забеспокоился он. – Не может быть!

Гертруда вздохнула:

– Как бы тебе сказать? И да, и нет.

– Туша подлизывается?

– Конечно!

– Слушает? Спрашивает? Помогает? Целых две недели! Да за это время отец его должен полюбить, как свинью!

– Может быть, он и полюбил. Руперт говорит, дядя Кларенс очень странно на него смотрит, нежно, что ли… Но сегодня, с этой стремянкой…

– С какой?

– Мы с Рупертом гуляли в саду, и я сказала, чтобы он лучше помог дяде. Тот куда-то делся. Руперт его долго искал, потом слышит: «клик-клик» – дядя стоит на стремянке, стрижет какое-то дерево. Руперт говорит: «Ах, вон вы где!» А дядя Кларенс говорит: «Да», а Руперт говорит: «Не утомляйтесь, дайте я…»

– Очень хорошо, – похвалил Фредди. – Именно то, что нужно. Рвение. Забота.

– Ты послушай, – продолжала его кузина. – Дядя Кларенс говорит: «Спасибо», а Руперт думал, это «Спасибо, да», но это было «Спасибо, нет», и они просто поболтали, и Руперт сказал, что ты приедешь, и с дядей что-то случилось, судорога, что ли, потому что он закричал и задрожал. Стремянка тоже задрожала, Руперт хотел ее удержать, но она почему-то сложилась, как ножницы, и дядя Кларенс сел на траву. Руперт говорит, он расстроился. Ногу ушиб, вообще обиделся. Руперт говорит, может быть – на него?

Фредди наморщил лоб и немного подумал. Он горевал, как горюет полководец, который буквально извелся над планом кампании, а потом узнал, что войска никуда не годятся.

– Правда, Руперт купил ему растиранье, – сказала Гертруда.

Фредди повеселел:

– Растиранье?

– Да. Для ноги.

– Очень хорошо, – совсем успокоился Фредди. – Во-первых, видно, что кается, во-вторых – отец очень любит лечиться. Чаще он лечит других – два года назад он дал одной служанке мазь от цыпок, она скакала по всему замку, – но если иначе нельзя, лечится и сам. Молодец наш Туша, не промазал.

Предрекая успех растиранья, Фредди не ошибся, отца своего он знал. Владелец замка принадлежал к тем, кто склонен проверять незнакомые снадобья. В менее строгом веке он был бы одним из Борджиа. Ложась, он заметил на столике пузырек и вспомнил, что этот Корн дал какое-то лекарство. Оно ему понравилось – жидкость была грязно-серая и приятно булькала. Понравилось и название, «Бальзам Блейка». Он его не знал, это уже хорошо.

Нога больше не болела, и некоторым показалось бы, что незачем ее растирать, – некоторым, но не Эмсворту. Он налил в горсть побольше бальзама, понюхал (запах был хороший, пронзительный) и целых пять минут растирал лодыжку. Потом выключил свет и собрался спать.

Давно известно, что опасней всего – родиться. Лорд Эмсворт это подозревал, а сейчас получил доказательства: если бы он родился лошадью, а не графом, ничего бы не случилось. Преподобный Руперт Бингэм не заметил, что Блейк имел в виду лошадей; а всякий знает, что у графов по меньшей мере кожа – тоньше. Посмотрев во сне, как его жарят индейцы, лорд Эмсворт проснулся в страшных мучениях.

Он удивился – он не думал, что так опасно падать с лестницы, но принял это с твердостью. Взболтав бальзам так, что тот весь пошел пузырями, он снова растер ногу. Заняло это двадцать минут.

Природа создала одних поумнее, других поглупее. Лорд Эмсворт думал медленно. Правда дошла до него часам к четырем, когда он собирался применить бальзам в пятый раз. Тогда он вскочил и подставил ногу под холодную струю.

Легче стало, но ненадолго. Вставал он и в пять, и в половине шестого, заснул – без четверти шесть, акулы кусали его во сне до восьми утра. Проснувшись, как от будильника, он понял, что больше не заснет.