Претендент на престол - Владимир Войнович Страница 3

Поэты-романтики-орденоносцы немало лирических стиховнасочиняли о солдатской шинели, будто на ней замечательно спать, одновременноею же укрываясь. А еще лучше, если делается это на снегу или в крайнем случаепод дождем, то есть чтобы она была непременно и мокрая, и пулями пробитая, икак-нибудь в боях обожженная. Вот тогда-то, мол, спать на ней и ею жеукрываться очень уж романтично. Романтично, это, пожалуй, да, но сказать, чтобочень уж удобно, это, конечно, нет.

Крутился Чонкин, крутился – постепенно как-то устроился,как-то особенно съежился, как-то примирился с жесткой реальностью, осознав,что, как ни плоха шинель для спанья, голые нары – хуже. Приспособился, приладилщеку к завернутому рукаву и заснул в сильно скрюченном положении.

И как только впал в забытье, так сразу, а может быть, дажене совсем сразу, может быть, по прошествии какого-то времени, приснилось ему,что не скрюченный на нарах и завернувшись в шинель он лежит, а на пуховойперине, под ватным одеялом и с Нюрой. Лежит Нюра с ним рядом, пышет жаром, какпечка, и пахнет вкусно, как мармелад. И потянулся он томно к Нюре, прижался кней, положил руку на спину, а потом ниже, а вторая рука уже шарила на том жеуровне, но с другой стороны. И, ухватившись за все, на что рук хватало,воспылал он неодолимым желанием, задышал глубоко и часто, кинулся на Нюру срычанием и впился в нее, как паук.

Он не понял, почему она сопротивляется, почему отпихиваетсяколенями и руками, ведь не только ему с ней, но и ей с ним было всегда хорошо.

Он пытался сломить ее сопротивление, но она схватила его загорло, он проснулся и увидел перед собою Штыка.

– Опять, сука, педрило попался, – шипел и плевался Штык. –Что вы ко мне, падлы, липнете!

Проснулись, заворочались на нарах другие. Кто-то наверхуспросил, что происходит, другой голос лениво ответил:

– Новенький Штыка хотел трахнуть.

– А-а, – отозвался первый голос без удивления: видать, здесько всему все привыкли.

Чонкин спросонья тряс головой, пялился на Штыка, не понимая,в чем дело, а когда разобрался, сконфузился.

– Нюрка наснилась, – объяснил он и повернулся на другой бок,чтоб избежать повторения неприятности. Штык тоже спиной к нему повернулся идолго еще чего-то бухтел, пока не заснул, а Чонкин лежал, досадуя, что такнеудобно все получилось, но постепенно досада его ослабла, и он снова заснул.

И опять, как ни странно (а впрочем, что уж тут странного?),приснилась ему перина и подушка, приснилось ватное одеяло и Нюра под ним. Помняво сне, что, обнимая Нюру, получил он в ответ какую-то неприятность, Чонкин наэтот раз долго лежал недвижно, но запах Нюриного тела и волны жара, идущие отнее, опять его одурманили, опьянили, он потянулся к ней робко, потом смелее, иона на этот раз не противилась, и она потянулась к нему. И вот тела ихкоснулись друг друга по всей длине, и вжались друг в друга, и его рукиторопливо оглаживали и мяли ее, а ее руки то же самое делали с ним, и хотяпоказалась она ему какой-то костлявой и жесткой, накинулся он на нее, впился вее губы своими губами, и она его целовала, и она бурно дышала, и она страстношептала почему-то по-украински:

– Ты мэнэ хочешь?

– Хочу! Хочу! – жарко выдыхал Чонкин.

Ошалев совершенно, он грыз ее губы, он касался языком ееязыка, и единственное, что ему сейчас мешало, что раздражало его, были ее усы.

– Зачем тебе усы? – спросил он недоуменно.

– А шоб тэбэ имы колоты, – смущенно хихикнула Нюра, и он,просыпаясь, увидел совсем близко отвратительное лицо пана Калюжного, который,целуя его взасос, одной рукой прижимал к себе его голову, а другой шарил в томместе, куда Чонкин не допускал еще никого, кроме Нюры.

– Ты что? Ты что? – забормотал Чонкин, отпихивая и убираяблудливую руку Калюжного. – Тронутый, что ль?

– Та тише ты, – испуганно зашептал пан Калюжный. – Хлопцивразбудишь.

– А чего ты лезешь? – сердился Чонкин. – Чего лезешь?

– Тю на тэбэ! – возмутился в свою очередь Калюжный. – Такому ты нужен. Сам пристае то до одного, то до другого. Тю!

Опять наверху завозились, и кто-то спросил, что происходит.И опять кто-то сказал, что новенький хотел изнасиловать пана Калюжного.

– Так он и до нас скоро доберется, – предположил первыйголос, впрочем, совершенно беззлобно.

Чонкин, раздосадованный, спустился вниз и сел посреди камерына табуретку. На ней, клюя носом и ерзая, просидел до подъема.