Самые страшные войска - Александр Скутин Страница 28

Июль 1981 года. Военный госпиталь, отделение нейрохирургии, г. Кандалакша

В госпиталь я попал с сотрясением мозга, не очень тяжелым, по словам санинструктора. Мне показалось, что он сказал это с легким сожалением, словно надеялся, что сотрясение будет тяжелым. Сотрясение я получил в драке. Собственно, драки и не было вовсе. Что-то унизительное сказал мне перед строем старшина Твердохлеб. Я счел его слова оскорблением и, чтоб не оставаться в долгу, тоже что-то ответил ему. Старшина пригласил меня в умывальник для продолжения этой волнующей беседы. С ним пошли также несколько отсидевших приблатненных, которых старшина поил водкой и прикрывал, а они помогали ему держать роту в руках. Вот такие были нравы в стройбате.

О том, что было потом, я знаю только с чужих слов: тут у меня из-за сотрясения провал памяти. После «разговора» в умывальнике со старшиной и его бойцами я наклонился над раковиной, чтобы смыть кровь с лица. В это время Лукашев, главный из блатняков, ударил меня сзади по затылку, и я упал, ударившись головой о плитку. Бессознательного, меня перенесли на койку. А утром я пришел в себя со страшной болью в голове и постепенно начал вспоминать, что со мной было и как я до такой жизни докатился. Вспомнил смутно и не все.

Случайно не роняли вам на череп утюгов?

Скорблю о вас, как мало вы успели.

Ведь это ж просто прелесть — сотрясение мозгов!

Ведь это ж наслажденье — гипс на теле!

В. С. Высоцкий

А у вас никогда не было сотрясения мозгов? И вы не представляете себе, что чувствует при этом пострадавший (или потрясенный — как правильнее?). Я попробую описать эти ощущения.

Представьте себе, что накануне вы очень-очень сильно напились: вдрызг, вдрабадан, до чертиков, до положения риз, в дупель, в дымину, в дугу… О великий и могучий русский язык! Какое разнообразие, какое множество сравнений, какая сочность и выразительность, когда дело доходит до описания животрепещущей темы для почти каждого русского мужика. Впрочем, не только русских эта тема волнует, и не только мужиков. Так вот, представьте, что вы сильно напились, но еще не отключились. Страшно болит голова, ломит в висках, язык кажется неудачно сработанным протезом, цепляющимся за зубы и царапающим небо. Вы лежите, не в силах подняться или даже повернуться. Шумит в ушах, кружится голова, в мыслях полный раздрай, и все вокруг куда-то непрерывно падает, падает, падает…

Вы представили себе эту картину? Вам это навеяло какие-то воспоминания? А теперь усильте эти ощущения в несколько раз — это и будет не очень тяжелое сотрясение мозга. Если не представили, то либо у вас не было сотрясения, либо вы непьющий, либо у вас не развито воображение. «Скорблю о вас, как мало вы успели».

Наутро после драки меня повезли в госпиталь в Кандалакшу. Вместе со мной ехали несколько солдат, пострадавших в аварии. За день до этого их везли на работу в кузове ЗИЛ-130. В кабине сидели трое пьяных: водитель Яценко (получил за эту аварию два года дисбата) — ба! знакомые все лица, — Лукашев (получит четыре года колонии, но в другой раз, попозже) и старшина Твердохлеб (этому объявили выговор). На крутом склоне водитель разогнал ЗИЛ, а в конце склона, увидев выбоину, резко затормозил. Остолоп, а не водитель! Уж лучше бы совсем не тормозил. А еще лучше и не разгонялся б на крутом склоне. В общем, ЗИЛ перевернулся, почти все получили ушибы, легкие повреждения, а восемь человек попали в госпиталь с серьезными травмами. Поскольку я попал в госпиталь вместе с ними, то и говорил в дальнейшем, что получил сотрясение в аварии. Мне тогда было стыдно признаваться, что меня избили. А теперь — чего уж там, дело прошлое.

Сопровождающим с нами ехал санинструктор, пожалевший, что у меня недостаточно тяжелое сотрясение. В приемном покое госпиталя был перерыв, надо было час подождать. И чтобы не терять время даром, мы решили сообразить на бутылку, благо при отправке в госпиталь всем выдали суточные. Все пострадавшие в аварии были плохи, некоторые, с переломами, даже не вставали с носилок. Но выпить тем не менее им хотелось. Я же на их фоне выглядел почти здоровяком, мог даже ходить самостоятельно, если не очень быстро и резко головой не крутить. Поэтому здраво рассудили, что за водкой идти мне, скинулись на пару бутылок за 4 рубля 12 копеек (кто-нибудь помнит ТЕ цены?). Проявив знаменитую солдатскую смекалку, я узнал, где находится магазин, и направился туда. Вообще-то пить при сотрясении мозга нельзя категорически — может случиться кровоизлияние в мозг, а затем летальный исход. Но тогда я об этом не знал, а если б мне рассказали — не поверил бы.

Кандалакша — город военный, воинские части здесь на каждом шагу, улицы заполнены людьми в военной форме. На мне был китель санинструктора с погонами младшего сержанта (сам я был рядовым), который он мне одолжил. И я не очень ловко себя чувствовал, когда идущие навстречу рядовые и ефрейторы отдавали мне честь.

Сам я не козырял никому. За два года службы я «прикладывал руку к головному убору» только новобранцем в карантине. Нам один раз показали, как это делается, потом мы все повторили. И больше не делали этого никогда. В нашей стройбатовской части честь не отдавали никому и никогда, даже полковнику — командиру отряда. И сам он страшно удивился, когда ему однажды козырнул только что прибывший к нам из «учебки» дневальный.

— Это что еще за чучело? — поморщившись, спросил комбат ротного.

— Новенький, из другой части, — разъяснил ситуацию старлей.

— А-а, понятно. Службы еще не знает. У нас производственный план — закон! — сказал он солдату. — А все уставные штучки-дрючки тут до лампочки.

В стройбате тоже есть свои традиции и неписаные законы.

Так вот, иду я, значит, в магазин, поглядываю, нет ли патруля поблизости, как вдруг… Прямо навстречу идет какой-то полковник с красными погонами и общевойсковыми эмблемами. Такие опознавательные знаки имеют мотострелки и еще комендатура — самый страшный враг праздношатающихся солдат. Хорошо бы мне заранее перейти на другую сторону улицы, там можно было сделать вид, что не заметил полковника, а он сам, возможно, и связываться не захочет. Но поздно уже, полковник смотрит мне прямо в глаза, как удав на кролика, и переход на другую сторону улицы теперь уже будет явным бегством, а это еще хуже. Мать честная! Сейчас остановит, спросит документы, узнает, что я должен быть в госпитале, а не болтаться по улицам, — и пошло-поехало! Губа обеспечена, остались одни формальности. А самое главное — ему же честь надо отдать, это тебе не в стройбате, это армия! Ой, братцы, пропадаю, горит военный строитель синим пламенем! Ну не могу я этого сделать, рука не поднимается. Даже зная, что мне это грозит тяжелыми последствиями, я не поднял бы руку. Ну не принято это у нас было ни у солдат, ни у командиров. Западло, не по понятиям. Проклинаю себя на чем свет стоит, но рука, словно онемевшая, прижалась к бедру. А полковник уже грозно насупил брови, остановился в двух шагах от меня, приоткрыл рот…