Система (сборник) - Александр Саркисов Страница 25

Мужики, нам обязательно нужно пройти по Дерибасовской, посетить «Гамбринус», зайти на Привоз, осмотреть оперный театр, памятник Дюку, а потом устроим сюрприз моим – пойдем к ним в гости.

На выходе из порта компания остановилась рядом с тележкой со стеклянными конусами, заполненными сиропом. Такой аппарат газированной воды последний раз они видели лет пятнадцать назад.

– Мадам, налейте, пожалуйста, нам по стаканчику воды.

Дородная дама в белоснежном чепце и с ярко-красными губами, протирая тележку грудью пятого размера, уточнила:

– Молодые люди, вам вода с сиропом бэз или с сиропом да?

Это была Одесса!

Одесса – это не город, это государство. Вернее, город-государство, как Ватикан или как Монако. Одесса имеет свои:

гимн – «Ах, Одесса, жемчужина у моря…»;

герб – Дюк на фоне голубого неба;

флаг – квадратное полотнище с гербом посередине, надписью сверху «Добро пожаловать» и надписью снизу «чтоб вы удавились»;

язык – одесский, малоизученная ветвь романо-германской группы языков;

население – мононациональное, одесситы.

А вот с религией дело обстояло сложнее. Среднестатистический одессит представлял из себя православного иудея, ежегодно празднующего Курбан-байрам.

Одесситы фанатично любили свой город и ласково называли его Одесса-мама.

Наконец добрались до «Гамбринуса», оказалось, что попасть в него не легче, чем в Мавзолей. Смелянский умудрился протащить нас без очереди, коренной одессит – это что-то да значит. «Гамбринус» – это не пивной бар, это культовое место. Небольшое прокуренное полуподвальное помещение с низким сводом потолка, безбожно разбавленное пиво и три старых еврея, старательно присыпанных перхотью, выводящие на скрипках зубную боль. Если вы хотите пива, то вам не сюда, сюда ходят для того, чтобы потом сказать – я был в «Гамбринусе»!

Смелянский обозначил окончательный этап посвящения в одесситы: он проходил через Привоз.

Привоз оглушил симфонией запахов, красок и многоголосья. Решили купить вяленой рыбы. На прилавке аккуратными кучками лежала ставрида, бычки, тарань, тюлька, лещи и отдельно красиво уложенная вобла с икрой. Один из друзей поинтересовался:

– Нам бы рыбки к пиву, скажите, она у вас свежая?

Дама смерила их презрительным взглядом:

– Що-то вы меня совсем запутали. Так вам к пиву или свежая?

Вконец растерявшись, друзья проблеяли:

– Вы извините, мы не местные.

– То, що вы не местные, было видно еще у входа. Свежая риба – эта та, що трепыхается, а эта уже даже не воняет.

Петя делал вид, что он не с нами, и получал удовольствие. В конце концов купили воблу с икрой и цветы Петькиной маме.

Сюрприза не получилось, слухи в Одессе распространяются быстрее гриппа.

Жили Петькины родственники практически в центре города, пройдя через узкую обшарпанную арку, ребята оказались в маленьком уютном дворике. Такой чудом уцелевший кусочек бабелевской Одессы. Во дворе стоял большой стол, а вокруг суетились женщины, накрывая его всем двором, как на Первое мая. Седая растрепанная женщина руководила процессом. Увидев Петю, она заголосила:

– Люди! Ви только гляньте на этот Бронетемкин Поносец! Этот погромщик уже полдня в городе, а в родной дом ни ногой! Ты що, хочешь загнать на цвинтер свою родную мать? Ты уже не любишь маму?

Петька бросился обнимать рыдающую мать:

– Как же тебя не любить, ты же мама!

– Почему ты без формы, халамидник? Покойный отец был бы рад.

К ним подошел старик с библейской внешностью.

– Петр, а как теперь твое звание?

– Пинхус Срульевич, мое звание капитан-лейтенант.

– Да? До революции к нам во двор захаживал один штабс-капитан, он посещал красавицу Катю Криштопенко.

Он обратился к старушке, сидящей на табурете в углу двора:

– Фира, ты помнишь Катю Криштопенко? И що ты себе думаешь, кто главнее, наш Петя или тот поц с аксельбантами?

Петина мама пригласила всех к столу. Старик не унимался:

– Розочка, молодым людям надо не столовая, им надо праздник. От синеньких и жареной рибы еще никто не спрашивал за песен. Розочка, где вино?!

– Пинхус Срульевич, хватит голосить, ваше горе здесь самое неглубокое! За вином час назад послали Николая Васильевича.

– Лучше бы послали Льва Ароновича, глупые бабы, он хотя бы не пьет.

– Да, не пьет, но он уже и не ходит.

Старик, проклиная бабью дурь и свое еврейское счастье, притащил из дома пятилитровую бутыль домашнего вина. Этот двор был одной большой семьей, они вместе пережили Гражданскую и Отечественную, они вместе горевали и вместе радовались.

За столом просидели допоздна, было хорошо, легко и не хотелось уходить.

Утром разглядывали в бинокль удаляющийся город. Первый визит в Одессу произвел неизгладимое впечатление, как первый секс. Оказалось достаточно одного дня, чтобы навсегда влюбиться в Одессу. А как ее не любить, она же мама!