Частный человек. Избранные места из переписки с врагами - Павел Чувиляев Страница 23

Первый: постепенное накопление знаний. То есть чтение всего подряд. Через некоторое время молодая зверушка внезапно осознает, что авторы в её голове начинают отчаянно спорить друг с другом. А поздние произведения автора часто противоречат его же более ранним опусам. Это шок! Такой, что для сглаживания придуман школьный курс история литературы. Там авторов изучают последовательно, в развитии. Чтобы юная зверушка хотя бы чуть-чуть поняла, как же автор дошёл до жизни такой.

Например, Достоевский. Сначала был чуть ли не революционером, с петрашевцами якшался. Под горячую руку чуть не повесили; срок получил ни за что. А с каторги вернулся — стал охранителем существующих порядков. Принят Императором, что вдвойне неприлично, поскольку Император с заключёнными, хотя бы и бывшими, не разговаривает.

Вообще-то, когда русский народ «аля натюрель» увидишь — ещё и не тем станешь. Народ надо любить абстрактно, лучше всего, в виде крепостного, который приносит в кабинет интеллигента-писателя рюмку ликёра. Примерно так (реконструкция):

— Эй, народ, а скажи-ка мне…

— Инде, барин.

— (подпёрши кулаком подбородок) А скажи-ка ещё.

— Итить, барин.

— Эх, ты! Двух слов связать не можешь. Недостаток просвещения. Ладно, вот тебе пяточек на водочку. Послушай, у тебя с рубля сдачи нет?

— (громко и чётко) Никак нет, ваше благородие!

— Шельмец! Ладно, на, держи рубль. Мне сегодня вечером с князем Юсуповым в карты играть. Он полагает, что я знаток русского народа, так, глядишь, я под твоё «инде» у него больше выиграю. Понял ли?

— Завсегда.

— Значит, так и скажу. (Записывает) Народ считает, что баре-эксплуататоры завсегда на нём наживутся, чтобы он ни делал. Эй, народ, ты где?

— Ещё ликёру, барин?

— (удивлённо) Гляди, разговорился. (Записывает) При минимальном просвещении народ русский становится на диво разговорчив. Язык его, образный и многокрасочный.

— Кхе-кхе.

— Чего ты, а? Нет, ликёру больше не надо. У князя стол хорош, а нам с тобой, братец, экономить надо, долги-с.

— (чуть слышно) Тьфу!

Сектантской ошибкой русской интеллигенции XIX века было рассмотрение народа, как объекта грубых интеллектуальных манипуляций. Это привело к хождению в народ, то есть к непосредственному с ним соприкосновению. Народ свою выгоду живо просёк, да умников урядникам за пятачок на водочку и сдал. Но на уроках откровенно, на языке крокодилов, говорить нельзя. Правда снизила бы уровень безопасности рептилий, которым больше не хочется на виселицу и каторгу. Поэтому шок у бедных школьников не проходит. Каждый автор на картинке на первой странице книжки — маститый и благообразный, классик. Но то и дело на страницах несёт чушь и сам себе противоречит. Насчёт внешнего вида — негодяй и жулик должен быть благообразен. Иначе, кто же ему поверит? Крокодилы умеют отлично маскироваться, притворяясь безобидным бревном или корягой. Проблема в том, что крокодил-писатель маски меняет. И каждая сидит на нём, как влитая.

Например, Лев Толстой. Сначала блестящий офицер, пример для юношества, проводник колониальный политики Российской Империи на Кавказе. Лично рубил головы; в боях не раз ранен. Написал огромный антиглобалистский и сугубо государственнический роман «Война и мир». А в конце жизни додумался до идеи непротивления злу насилием; создал секту; был отлучён от государственной церкви. Так Лев Николаевич — он кто? Офицер или дёрнувшийся буддист? Разгадка в том, что он не офицер, а прапорщик. Но так юной зверушке в школе говорить нельзя. Из соображений безопасности.

Отсутствие откровенности в школьном курсе достигает своей цели: читать перестают. Нормальная человеческая реакция, когда авторы противоречат друг другу и сами себе, а противоречия упорно не объясняются, у юных максималистов возникает естественная обида и ощущение: нас здесь дурят. Копаться, искать разгадки самостоятельно, мало кто станет. На это нужно время, а его нет: надо в ВУЗ поступать, карьеру делать. Позволю себе цитату, квинтэссенцию обиды: