Дживс, вы - гений! - Пэлем Грэнвил Вудхауз Страница 21

Я сел.

— А, сержант! — сказал я.

Еще одна неловкая встреча. Обе стороны в замешательстве.

— Это вы, сэр?

— Я.

— Простите, сэр, что потревожил вас.

— Ничего.

— Вот уж никак не думал, сэр, что это вы, сэр.

— Решил вздремнуть в своем авто, сержант.

— Понимаю, сэр.

— Ночь такая теплая.

— Это да, сэр.

Говорил сержант почтительно, однако я не мог отделаться от подозрения, что он слегка насторожился. Что-то в его манере навело меня на мысль, что он считает Бертрама малым с причудами.

— В доме душно.

— Душно, сэр?

— Я летом часто сплю по ночам в машине.

— Вот как, сэр?

— Доброй ночи, сержант.

— Доброй ночи, сэр.

Вы сами знаете, что бывает, если спугнуть первый сон: теперь вы нипочем не заснете. Я снова свернулся на сиденье калачиком, но было ясно, что о сне лучше забыть. Я пересчитал овец еще в пяти довольно больших стадах, но без малейшего толку. Ладно, попробуем что-нибудь другое.

Я не очень основательно исследовал мои владения, но однажды утром неожиданно начавшийся ливень загнал меня в какой-то сарай в юго-западной части поместья, там наемный садовник хранит свой инвентарь, цветочные горшки и много чего еще, и, если память мне не изменяет, на полу там лежала груда мешков.

Возможно, вы скажете, что не все человечество представляет себе постель в виде груды мешков, и будете совершенно правы. Но, промаявшись полчаса на сиденье спортивного авто, вы обрадуетесь и мешкам. Да, бокам на них жестковато, к тому же они здорово пахнут мышами и въевшейся землей, зато они обладают одним неоспоримым преимуществом: на них можно вытянуться во всю длину. А именно этого мне сейчас хотелось больше всего на свете.

От рогожки, на которой я через две минуты растянулся, кроме плесени и мышей пахло еще и садовником, и в первую минуту я испугался, не крепковат ли букет. Однако довольно скоро к нему принюхался и даже стал находить запахи не лишенными приятности. Помню, я вдыхал их полной грудью, в общем-то даже упивался ими. Примерно через полчаса ко мне начала подкрадываться сладкая дремота.

Но ровно через пять минут дверь распахнулась, и старый знакомец фонарь снова ударил в лицо.

— А! — воскликнул сержант Ваулз.

Констебль Добсон издал в точности такой же возглас.

Нет, черт возьми, пора поставить этих полицейских ищеек на место. Я понимаю, что нельзя оказывать противодействие законным действиям полиции, но, если полиция всю ночь напролет рыщет по вашему парку и будит вас всякий раз, едва вы начинаете задремывать, этой полиции, будь я неладен, непременно следует оказывать противодействие.

— Ну? — грозно спросил я, совсем как аристократ былых времен. — Что на сей раз?

Констебль Добсон в восторге от самого себя лопотал, как он заметил меня, в темноте, я куда-то крался, а он бросился выслеживать меня как леопард, сержант же Ваулз, который не любил, чтобы племянники выскакивали вперед, утверждал, что обнаружил меня первым и тоже выслеживал как леопард, ничуть не хуже констебля Добсона, однако, выплеснув свой взволнованный рассказ, оба вдруг неожиданно умолкли.

— Так это опять вы, сэр? — вопросил сержант с некоторым ужасом в голосе.

— Да, черт возьми, я! Что означает эта травля, позвольте спросить? Спать в таких условиях решительно невозможно.

— Простите, сэр, пожалуйста, простите. Разве могло мне прийти в голову, что это вы?

— А что, собственно, в этом такого?

— Помилуйте, сэр, чтобы вы спали в сарае…

— Вы не станете отрицать, что сарай принадлежит мне?

— Конечно, нет, сэр. Но это как-то странно.

— Не вижу ничего странного.

— Дядя Тед хотел сказать «чудно», сэр.

— Не твое дело, что хотел сказать дядя Тед. И перестань называть меня дядей Тедом. Нам показалось, сэр, что это как-то необычно.

— Не разделяю вашего мнения, сержант, — жестко отрезал я. — Я имею полное право спать где мне заблагорассудится, вы согласны?

— Согласен, сэр.

— То-то же. Например, в угольном подвале. Или на крыльце своего дома. Сейчас я выбрал сарай. И буду очень вам благодарен, сержант, если вы удалитесь. Эдак мне и до рассвета не заснуть.

— Вы предполагаете провести здесь всю ночь, сэр?

— Конечно. Есть возражения?

Припер— таки я его к стенке. Он растерялся.

— Нет, отчего же, сэр, какие могут быть возражения, если вам так хочется. И все-таки это как-то…

— Странно, — не выдержал сержант Добсон.

— Непонятно, — сказал сержант Ваулз. — Совершенно непонятно, сэр, почему вы, сэр, при наличии собственной кровати, если можно так выразиться…

Нет, черт возьми, с меня довольно.

— Я ненавижу кровати, — отрубил я. — Видеть их не могу. С детства.

— Понятно, сэр. — Он помолчал. — Удивительно теплая нынче ночь, сэр.

— Да, удивительно.

— Мой племянник сегодня чуть не получил солнечный удар. Верно, констебль?

— Это как это? — удивился констебль Добсон.

— Сделался такой чудной.

— Неужели?

— Да, сэр. Вроде как размягчение мозгов случилось.

Надо втолковать этому идиоту, не прибегая к излишне резким выражениям, что час ночи — не самое подходящее время обсуждать размягчение мозгов у его племянника.

— Вы расскажете мне о состоянии здоровья всех ваших родственников как-нибудь в другой раз, — сказал я. — Сейчас я хочу, чтобы меня оставили в покое.

— Хорошо, сэр. Доброй ночи, сэр.

— Доброй ночи, сержант.

— Позвольте задать вам вопрос, сэр, у вас нет такого ощущения, будто стучит в висках?

— Что вы сказали?

— В ушах не звенит, сэр?

— Да, вроде бы начинает.

— Ага! Ну что ж, сэр, еще раз доброй вам ночи.

— Доброй ночи, сержант.

— Доброй ночи, сэр.

— Доброй ночи, констебль.

— Доброй ночи, сэр.

Дверь тихо закрыли. Минуты две, я слышал, они шептались, будто две знаменитости, приглашенные на консилиум к больному. Потом вроде бы ушли, потому что все стихло, только волны плескались у берега. И честное слово, они плескались так мирно, размеренно, что у меня стали слипаться глаза, и через десять минут после того, как я с отчаянием понял, что теперь никогда в жизни мне уже не заснуть, я спал сладким сном младенца.