Красные огурцы - Александр Маленков Страница 20

И когда Степан Трофимович вышел на крыльцо и увидел у калитки неприкаянного молодого человека с корзинкой, а в глазах внучки огоньки, разгорающиеся в молнии, он понял — Дуня не забыла.

Первый встречный ушел мыть руки. Дуня в крайней степени возбуждения обратилась к деду:

— Ты помнишь, что обещал мне помогать?

— Дуня, может, не надо? Все же живой человек…

— Надо! Я сказала, что докажу, и я докажу. Ты будешь мне помогать?

Степан Трофимович вздохнул, но согласился.

Пожалуй, он недооценивал артистических способностей внучки. Язвительная и колючая Дуня напустила на себя такой простодушный вид, что первый встречный по имени Антон совершенно не сомневался, что перед ним деревенская девушка, бросившая подойник и соху, чтобы восхититься обаянием городского гостя.

Пока хозяин водил Антона в мастерскую, Дуня забежала к себе в комнату и вернулась с наброском плана эксперимента. Улучив секунду, она объяснила дедушке его задачу.

— Объект — типичный городской интеллигент, эмпатичный, нравственно полноценный, — торопливо говорила она. — В этом его слабость. Ты уже заработал авторитет в его глазах, теперь постарайся укрепить его самоощущение честного, доброго человека.

— Зачем?

— Завтра ты умрешь! — с восторгом прошептала Дуня.

— Что?!

— Мы инсценируем твою смерть, и я попрошу его взять меня с собой. Я — слабоумная сирота, родители погибли в авиакатастрофе, мне некуда идти. Совесть не позволяет ему бросить меня. Огромная эмоциональная встряска! Чувство долга! Сострадание!

Степан Трофимович смотрел на подпрыгивающую от возбуждения внучку и чувствовал, как ужас от услышанного постепенно затмевается научным азартом. Эксперимент! Он уже давно вышел на пенсию и страшно скучал по тем временам, когда от него зависело что‑то большее, чем техническое оснащение избы посреди леса. Он узнавал в Дуне себя. Он так хотел, чтобы у нее все получилось! И в то же время так хотел доказать, что прав!

— Я все понял, — сказал он. — Он устал. Мы распарим его в бане, напоим и уложим. А ночью все приготовим.

— Что приготовим?

— Кое‑что… Кое‑что… — Дедушка снял очки и принялся с мечтательной улыбкой протирать их тряпочкой.

Дуня, в свою очередь, узнала этот блуждающий взгляд — дедушка находился во власти новой идеи.

Она действительно прочитала всю возможную научную литературу об эмоциональной сфере человека, всю философскую, а заодно и художественную, благо ни о чем другом писатели не писали. В теории все получалось просто. Если отбросить романтику, любовь возникала у мужчин по пяти причинам: сострадание (нисходящая любовь, как у Толстого), самолюбование (наблюдение себя в другом, как у Маркеса), эгоизм (прагматическая любовь, описанная греками), ревность (как у Мопассана) и, наконец, банальное вожделение. Таков был анализ. Синтезом Дуня, поразмыслив, решила считать метод, объединяющий все эти подходы: вначале разжалобить объект, потом восхищаться им, потом стать ему полезной, а потом заставить ревновать. Миссию вызова плотского желания она, мельком глянув в зеркало, решила доверить своей спортивной фигуре, голубым глазам и мини‑юбке, купленной на распродаже под психологическим давлением продавщицы.

Так долго копившиеся знания ликовали — наконец‑то теория увенчается практикой! Наконец‑то она докажет всем — и деду, и всем этим портретам, висевшим в аудиториях, и своему научному руководителю, и — главное! — самой себе, что не зря. Не зря она выбрала эту абстрактную науку, не зря зубрила определения. Совершив объезд по запутанным тропинкам философии, она с триумфом выйдет на большую дорогу прикладной науки. Разбираться в машинах? Бери выше! Разобраться в человечьей душе, уметь ее настраивать и чинить — вот это дело!

Уже на этапе бани Дуня поняла, что последний пункт синтетического метода будет самым простым: Антон поглядывал на нее прищурившись и склонив голову — верный признак вожделения. Через час он шатающейся походкой вошел в дом и затих в своей комнате.

Убедившись, что гость спит, она вышла во двор к деду. В сырой темноте метался костер. Ветерок холодил влажный после бани загривок. Дуня поежилась и запахнула кофту. Дед опять съел свои дурацкие грибы и теперь, как могло показаться стороннему наблюдателю, сам пребывал в растительном состоянии. Но она не была сторонним наблюдателем и знала, что дед находится сейчас в самой что ни на есть деятельной и творческой фазе.

— Дед! — позвала она шепотом. — Ты жив?

— Пока жив, — откликнулся дед. — Но… — он бодро вскочил с шезлонга, — надо готовиться к погребению. Я все продумал!

Он прошелся вокруг костра, разминая пальцы и щелкая суставами, как будто готовился сесть за рояль.

— Неси бумагу и ручку, я буду в мастерской.

Грибы заставляли дедушку искать сложных путей. Он брал привычную вещь, делал как бы эволюционный шаг назад, смотрел на нее свежим грибным взглядом и спрашивал себя — а так ли эта вещь удобна, как кажется? Не пропустили ли мы интересный поворот на пути? Так появились на свет ножевилколожка — ложка с зубчиками и острым краем, зеркальные ставни, воровавшие для помещения дополнительный солнечный свет, и молоток на резиновой ручке, который хоть и лихо забивал любые гвозди, но крайне неприятно вибрировал.

Дед решил устроить себе похороны в духе викингов, с погребальной ладьей и костром. Против костра Дуня решительно восстала, но признала, что лодка — самый простой способ избавиться от тела, не повредив его. Закапываться живьем или вызывать «скорую помощь» было бы рискованно.

Всю ночь они писали завещание, мастерили ладью и каталку, которую дед, поправляя очки, просил называть платформой.

Утром Дуня постирала одежду Антона и приготовила завтрак, начав таким образом растить в нем прагматичную любовь. Объект эксперимента вел себя податливо и даже, к собственному удивлению, завел речь о женихах и свадьбах.

Дедушка так убедительно изобразил мертвого, что Дуня без усилий разрыдалась, возбуждая в объекте нисходящую любовь. А тонкий маневр с моральными обязательствами так называемого «хорошего человека», ловко посеянными в его подсознание накануне, вынудил Антона вопреки собственной (как ему казалось!) воле взять Дуню с собой.

Она боялась, что похороны возбудят в Антоне инстинкт смерти мортидо, который, если верить Фрейду, всегда спорит с либидо и таким образом притупит вожделение Антона. Но провоцирующий наряд, тщательно продуманный в соответствии с современными стандартами сексапильности, к счастью, сработал как надо. Антон аж крякнул, увидев Дуню при мини‑юбке и макияже. «Это либидо взяло верх над мортидо», — удовлетворенно решила она.