Мушкетер. Кто Вы, шевалье д'Артаньян? - Дмитрий Яшенин Страница 20

— Сказать желаешь? — понял боярин. — Говори.

— Помимо этого, — бодро начал Шурик, — Старый Маркиз говорил, что во Франции существует множество диалектов и языков, на которых общаются самостоятельные прежде народы, вошедшие в состав королевства.

Боярин кивнул в знак понимания, покумекал немного и резюмировал:

— Получается, в этом отношении Франция России ровня. У нас тоже в архангельских землях лопочут иначе, чем в Рязани или на Волге, а у татар и прочей… мордвы точно так же свои языки имеются… — Он задумался, а потом вновь спросил у купца: — Стало быть, полагаешь, Игнатий Корнеич, случись ему оказаться в Париже, там его скорее примут за… как ты это назвал намедни? Я что-то запамятовал.

— Провинциал, Афанасий Максимыч! Человек, приехавший в столицу в поисках карьеры, денег и красивой жизни, называется провинциалом.

— Вот-вот. Провинциал. Значит, случись ему оказаться в Париже, его скорее примут за провинциала, а не за чужеземца?

Купец кивнул:

— Скорее всего — да. Откуда, бишь, твой маркиз родом был? — спросил он у Шурика. — Из какой провинции?

— Провинция Гасконь. Город Артаньян.

— И далеко этот Артаньян от Парижа будет?

— Маркиз говорил, как два раза от Москвы до Вологды.

— Прилично! — качнул головой купец. — Даже по нашей мерке и то прилично, а уж для Франции и вовсе. А… — открыл он снова рот, но Афанасий Максимыч, отвлекшийся было от беседы, властно взмахнул рукой, остановив его:

— Не гони, Игнатий Корнеич! Не стоит сейчас молодца вопросами нагружать. Он, поди, с дороги-то и отдохнуть не успел. А мы с тобой еще обговорить многое должны… до вечера. Прошка! — Он звонко хлопнул в ладоши, и в дверь проскользнул дьячок, указывавший Шурику с воеводой дорогу сюда. — Проводи гостей в опочивальню да присмотри, чтоб щей им налили погуще, а постель постлали помягче. А вечером тогда и в путь тронемся…

Вот ведь судьбина-то какая, подумал Шурик, покидая комнату следом за дьячком-провожатым и Данилой Петровичем, опять на ночь глядя куда-то помчимся! Снова выспаться по-человечески не дадут…

— Приехали, Александра Михайлович! Вылазь, друг любезный!

Шурик тряхнул головой в тщетной попытке сбросить остатки сна и резво выскочил из саней, чтоб не задерживать Игнатия Корнеича. Потом зевнул, еще раз тряхнул головой и осмотрелся. Если глаза не подводили его, он снова очутился в монастыре. Купола, взлетавшие в морозное, кристально черное небо; высокие, массивные стены с маленькими глазницами окошек, где-то освещенных, в большинстве же темных; крепкие, могучие ворота, захлопнувшиеся позади их тройки и запертые на засов, — все говорило за это. Все было так же, как в Троице-Сергиевой лавре, за исключением, пожалуй, размеров. Размерами сия обитель никак не могла тягаться с ней. Пара санных упряжек да десяток конвойных казаков запрудили маленький двор монастыря, только и смотри, чтобы в потемках нога под лошадиное копыто не попала, думал Шурик, покуда из второй тройки выбирались Афанасий Максимыч и Данила Петрович…

Расставшись с боярином, вологодские гости оказались в одной из кремлевских опочивален, где им перво-наперво предложили сытный обед. Его обильность и количество мяса, обнаруженного Шуриком в горячих, наваристых щах и душистых кулебяках, шли вразрез с последней неделей Рождественского поста, но привередничать в царском доме было как-то не с руки, и Данила Петрович велел своему подопечному наворачивать за обе щеки: мол, хозяевам виднее, чем их потчевать. Опираясь на этот же тезис, гости накатили по стопочке водки, которую радушные хозяева не забыли присовокупить к настольному натюрморту, пришли к выводу, что вологодские ключницы значительно обгоняют столичных в бражном искусстве, и, помолившись, завалились спать на мягчайшие пуховые перины.

Разбудили их уже в поздних, непроглядных сумерках. Скоро одевшись, воевода с Шуриком вышли во двор, где их уже ждали две тройки, десяток верховых, Афанасий Максимыч с Игнатием Корнеичем да еще несколько незнакомых людей. Покинув Кремль, эскорт миновал Арбат, вывернул на Можайский тракт, промчался мимо парка Победы и вскорости оставил позади московских окон негасимый свет. Сидя в санях подле Игнатия Корнеича, Шурик смотрел на мелькающие по обе стороны дороги темные древесные силуэты и готовился к долгому пути, но на деле едва успел задремать, как эскорт остановился, распахнулись ворота, и они очутились за крепкими монастырскими стенами. Пожалуй, если определить навскидку, монастырь располагался верстах в десяти от Москвы, не более…

— Восемь верст, Данила Петрович, — прогудел за его спиной боярин, отвечая, видимо, на вопрос воеводы, и прибавил: — Однако пойдем. Мороз невелик, а стоять не велит!

Поднявшись на высокое монастырское крыльцо и оказавшись внутри, Афанасий Максимыч вместе со своей свитой избавился от шуб и тулупов и проследовал плохо освещенным коридором в трапезную. Здесь их встретила женщина в черном монашеском облачении, строгая и властная, как… игуменья, каковой она, скорее всего, и являлась. Из чего следовало, что монастырь — женский. Ну и ну, подумалось Шурику, и куда только судьба не забросит! Интересно, где он окажется через пару-тройку месяцев? А через полгода?!

Задаваясь этими вопросами, он неспешно рассматривал трапезную. Конечно же ему доводилось бывать в монастырях. Чего стоит только двухмесячное пребывание в Кирилло-Белозерской обители зимой 7121 года, сведшее его со Старым Маркизом!

Но в женском монастыре он оказался впервые.

Игуменья низко поклонилась Афанасию Максимычу, он ответил ей тем же, а потом они несколько минут шептались о чем-то, не предназначенном для посторонних ушей.

— Обождать придется, — сказал боярин, указывая на скамьи подле стола, за которым им предстояло ждать.

Воевода Данила Петрович, Шурик и остальные расселись за столом, не спрашивая, чего именно им придется обождать. Вполне возможно, для кого-то из них это и было очевидным, но Шурик, например, сгорал от любопытства, хотя никогда в жизни не позволил бы себе расспрашивать старших. Настанет время — сами расскажут.

Ждать в принципе было не так уж и скучно. По распоряжению настоятельницы две старые монахини выставили на стол свечи, горячий самовар и теплую еще выпечку. Прихлебывая горячий, душистый липовый чай, Данила Петрович с Афанасием Максимычем завели разговор о делах давно минувших дней, о польском нашествии, о смуте, о новой царской власти, о доме Романовых, о восстановлении российской экономики и тому подобных вещах. Оприходовав пару кружек чаю и как следует закусив вкусными плюшками, Шурик ощутил во всем теле приятную истому, манившую соскользнуть в сон. Время-то, поди, давно перевалило за полночь. А почему бы, собственно говоря, и не вздремнуть? Когда нужно будет, про него-то, чай, не забудут! Не за тем, поди, его тащили за тридевять земель, чтобы оставить дремать на лавочке!

Привалившись к стене, он прикрыл глаза, вспоминая суетную, многолюдную, гомонящую, но такую красивую и приятную глазу Москву, которую очень надеялся увидеть еще раз перед возвращением домой, в Вологду…