Претендент на престол - Владимир Войнович Страница 20

Он собрался покинуть хитрый рынок, когда внимание егопривлек старый еврей в длинном плаще и потертом танкистском шлеме. Старик сиделна деревянной скамеечке рядом с клеткой, в которой помешались две черныеморские свинки. Тут же в землю была воткнута палка с прибитой к ней фанеркой, ана фанерке химическим карандашом коряво выведено:

УЧЕНЫЕ МОРСКИЕ КАБАНЧИКИ ЗА 1 РУБЛЬ ПРЕДСКАЗЫВАЮТ СУДЬБУ.

– А вы сами, – приблизился Борис Евгеньевич к старику, –верите в эту чушь?

– Я не знаю, – пожал плечами старик. – Я не гадальщик, ясапожник. Когда у меня есть немножко кожи, я шью обувь не хуже, чем мой сынЗиновий вставляет зубы. Когда у меня нет кожи, я зарабатываю на жизньчем-нибудь другим.

– Как же вы можете гадать, если сами не верите?

– Кто вам сказал, что я не верю? Я сказал, что я не знаю, номоя жена Циля считает, что эти кабанчики очень умные, потому что они такиприносят нам немножко денег.

Конечно, ни в какие гаданья, ни в какие предсказаньяЕрмолкин нисколько не верил, но это стоило так недорого…

Всех трех петушков, и леденцовых и глиняного, он положил вкарман, а из кармана вытащил мятый рубль и, поколебавшись, протянул старику.

– Ну-ка, ну-ка, посмотрим, – сказал он, – на что ваши свиньиспособны.

Старик, ничего не ответив, взял рубль, снял с колен ящичек сбилетами, сложенными в виде пакетиков для порошка, и сунул в клетку. Одна изсвинок встрепенулась, забегала вокруг ящика, стала что-то вынюхивать,поглядывая на Ермолкина, словно пытаясь определить, что бы ему такое выбратьпохуже, затем решительно сунула нос в ящичек, и вот уже один билет забелел в еемелких зубах.

Старик выхватил билет и протянул Ермолкину. Ермолкин, скептическиусмехаясь, развернул и прочел:

«Не доверяйте другим того, что вы должны были сделать сами,и не беритесь за то, что могут сделать другие. Чужая ошибка может привести кнепоправимым последствиям. Остерегайтесь лошадей».

– Я же говорил: чушь, – сказал Ермолкин, протягивая старикузаписку. – Ну, что это может значить?

Старик сквозь очки глянул на записку, но в руки не взял.

– Я не знаю, – сказал он. – Может быть, это ничего незначит, а может быть, что-нибудь таки значит.

– Абсолютная чепуха, – уверенно сказал Ермолкин. – Ну, японимаю, первая часть еще может иметь хоть какой-то смысл, потому что применимако многим случаям. Но при чем же здесь лошадь?

– Я не знаю, – повторил старик смиренно.

– Но вы это сами писали?

– Не сам.

– А кто же?

Старик посмотрел на Ермолкина, потом еще выше – на небо, какбы прикидывая, не приписать ли сочинение билетов высшим силам, но передумал ипризнался, вздохнув:

– Невестка моя писала, жена Зиновия. Она имеет хорошийпочерк и немножко лучше меня знает вашего языка.

Такой простой ответ почему-то обескуражил Ермолкина. Может,он все же надеялся, что билеты составлялись в каких-то потустороннихинстанциях. Он не стал больше спорить, только сказал старику, что его следовалобы отвести Куда Надо и проверить документы.

– Я бы вам не советовал этого делать, – печально возразилстарик. – Один такой, как вы, симпатичный, проверил мои документы, но его ужетаки нет.

Старик вел себя нагло, но Ермолкин решил не связываться,только пробормотал: «Шарлатанство!» – и, жалея о потраченном даром рубле, сталвыбираться из толпы. Но выбраться оказалось непросто.

Худой небритый дядя в длинной, до пят, шинели дохнул наЕрмолкина перегаром:

– Отец, дуру хочешь?

– Дуру? – удивился Ермолкин. – Какую дуру?

– Да вот же. – Дядя отвернул полу шинели, и Ермолкин увиделпротивотанковое ружье с укороченным стволом.

– Вы с ума сошли! – сказал Ермолкин и пошел дальше. Но покаон проталкивался, ему еще предложили купить орден Красного Знамени, фальшивыйпаспорт и справку о тяжелом ранении.

«Что же это происходит? – думал Ермолкин. – И где же янахожусь?»

– Дяденька, а дяденька. – Борис Евгеньевич оглянулся. Девицас ярко накрашенными губами держала его за рукав. – Дяденька, пойдем в сарайчик.

– В сарайчик? – переспросил Ермолкин, подозревая, что заэтим кроется что-то ужасное. – А собственно, зачем?

– А за этим, – улыбнулась девица.

– За этим?

– Ну да, – кивнула она. – Я недорого возьму, всегополсотенки.

– Вы что это такое говорите? – зашипел Ермолкин, оглядываясьи как бы ища поддержки у окружающих.

– А что говорю? – обиделась девица. – Что говорю? Вон застакан махорки сотню берут.

– Ишь ты, – вмешался в разговор продавец махорки. – Сравнилатоже. Стаканом махорки сто раз накуришься, а ты за один раз эвон сколькодерешь.

– Ты его, дяденька, не слушай, – отмахнулась девица. – Онглупый. Он разницы не понимает. Пойдем, дяденька, ты не бойся, я чистая.

– Да как вы смеете? – багровея, возвысил голос Ермолкин. –Как вы смеете предлагать мне такую пакость! Я коммунист! – добавил он и стукнулсебя кулаком во впалую грудь.

Трудно сказать со стороны, на что Ермолкин рассчитывал.Может, рассчитывал на то, что, услыхав, что он коммунист, весь хитрый рыноксбежится к нему, чтобы пожать ему руку или помазать голову его елеем, может,захотят брать с него пример, делать с него жизнь, подражать ему во всехначинаниях.

– А-а, коммунист, – скривилась девица. – Сказал бы, что нестоит, а то коммунист, коммунист. Давить таких коммунистов надо! – закричалаона вдруг визгливо.

– А… – сказал Ермолкин и опять стал оглядываться. – Да как жеэто?

Он думал, что собравшиеся здесь люди хоть и погрязли вчастнособственнических инстинктах, но дадут решительный отпор этой враждебнойвылазке, но никто не обратил на происходящее решительно никакого внимания,только однорукий посмотрел на Бориса Евгеньевича с сочувствием.

– Иди, иди, а то ведь и вправду удавят, – сказал он почтиблагожелательно и тут же, забыв про Ермолкина, закричал: – Табачок –крепачок!..