Человек из грязи, нежности и света - Игорь Соколов Страница 16

– А почему бы тебе, не сделать аборт?! – прошептал Эскин.

И тут же она вздрогнула, и с такой ненавистью поглядела ему в глаза, что Эскину стало как-то не по себе.

– Я просто пошутил, – сказал он, как бы оправдываясь и стараясь уйти от ее злого взгляда.

– Ты сволочь, – прошептала она.

– Ну и что, – попытался усмехнуться Эскин, – все люди – сволочи! Я гораздо моложе тебя, а значит, и глупее! Однако, это не означает, что я буду давать тебе пользоваться собою как угодно! Я живое и независимое существо, и если я один раз дал уговорить себя жить втроем, то это не означает, что я всю жизнь хочу оставаться в дураках! И потом твоя любовь – это просто какая-то животная ненасытность!

Мне даже кажется, что ты и меня, и Глеба уговорила жить втроем, чтобы почаще самоудовлетворяться! Разве не так?! Соня молчала. Она была поражена умом и необычайной догадливостью Эскина. Еще у нее было такое ощущение, что ее раздели в присутствии большого количества людей и все ее разглядывают. – Да, я сучка, – прошептала Соня, – но я добрая и нежная сучка!

– А я в этом и нисколько не сомневался, – засмеялся Эскин и неожиданно поцеловал ее.

– Все-таки ты притягиваешь к себе как таинственный камень, – признался ей Эскин, – я уже много раз мысленно пытался расстаться с тобой, но у меня все равно ничего не выходило!

– Я знаю, что я – дрянь, и что меня нельзя любить, – плакала Соня, и присев на колени к Эскину и обняв его.

– Я тоже дрянь, – Эскин улыбнулся и еще крепче поцеловал ее.

– Ты меня не бросишь? – спросила Соня.

– Постараюсь, – ответил, вздыхая, Эскин. Он давно уже заметил в себе эту слабость, он никак не мог отказать плачущей женщине, и совершенно неважно, какой она была, злой или доброй.

– Единственное, что я хотел бы знать, чей это ребенок, – добавил Эскин.

– Узнаешь, вот рожу, и узнаешь, по одной мордочке уже увидишь от кого, – улыбнулась Соня.

– Нет, – вздохнул Эскин, – лучше провести экспертизу, взять кровь!

– Не позволю! – закричала Соня, вскакивая с колен Эскина. – Ты хочешь, чтоб у нашего ребенка брали кровь прямо из головки, из родничка?!

– Да, я не это имел в виду, – начал оправдываться Эскин.

Он вдруг почувствовал страшную усталость и от Сони, и от Глеба и вообще всей этой каши упорных конфликтов и противоречий. Еще его пугало будущее, его незнание о своей грядущей жизни, жизни как земной, так и загробной.

«Странная все-таки штука жизнь, – задумался Эскин, – люди родились и до сих пор не знают, кем они созданы. Ну, допустим, говорят, что Богом, но разве они знают, кто такой Бог. Глядя на бесконечный океан звезд, всех вселенных и галактик, на постоянно блуждающий огонь, на море разливающихся по космосу огней, разве скажешь, что это сотворил Бог похожий на человека?!

Или это человек подобен Богу?! Древние в это верили, но они также верили, но они также верили, что земля покоится на трех черепахах или китах!

А еще они думали, что Солнце кружится вокруг Земли, а не Земля вокруг Солнца. И поэтому если и верить в какого-то Бога, то всю нашу Землю можно назвать его испытательным полигоном».

– Я ухожу от тебя, Эскин, сказала Соня. Она уже стояла одетая, с сумкой у двери.

– Никуда я тебя не отпущу! – заорал Эскин, кидаясь к ней и заключив ее в объятья, покрыл все ее лицо множеством поцелуев. Соня задумчиво глядела на него и не сопротивлялась. Возможно, она хотела проверить, насколько она ему нужна.

– Ты мне нужна, – прошептал, наконец Эскин, раздевая ее, а потом на руках отнес в кровать, и опять до вечера они забылись в сладком и упоительном восторге взаимного проникновения друг в друга.

– Как же я хочу тебя, как же хочу! – шептала Соня и плакала в его объятьях.

Ее тело содрогалось, а матка пульсировала, ощущая его уд.

Эскин и в самом проникновении в нее постоянно чувствовал какую-то глубокую тайну, данную Богом раз и навсегда. Их разбудил поздно вечером звонок Глеба.

– Почему вы ко мне не приходите?! – кричал в трубку Глеб. Они стояли рядом, приложив оба своих уха к одной трубке, и молчали.

В этом странном молчании был заключен какой-то удивительный сговор двух влюбленных людей.

Соня вдруг почувствовала, что хочет жить с одним Эскиным. Неожиданно благодаря Эскину она почувствовала себя удовлетворенной.

Ей уже не хотелось бежать в ванную заниматься мастурбацией. Чудные наплывы нежности как будто целиком охватили ее тело.

Глеб звонил опять, но они не подходили к телефону, а молча целовали друг друга.

Мягкие нежные губы Сони напомнили Эскину лепестки майских роз, до которых он в детстве дотрагивался губами, а захватывая их полностью в свой плен, он их ощущал живыми вратами в райское наслаждение.

Он был поглощен Соней как крошечный беззащитный зверек, и его уд был тем самым зверьком, утопавшим в безумных наслаждениях.

Глеб еще долго им звонил, наверное, он хотел пробудить в них доброту и жалость, но в них сейчас ничего не существовало, кроме огромного желания жить вдвоем, существовать друг для друга, и ни для кого больше.

– Конечно, мы с тобой дряни, зато мы влюбленные дряни, – заулыбалась Эскину сквозь слезы Соня. И все же на следующий день они навестили Глеба в больнице.

Они принесли ему яблоки, груши, бананы, ветчину и множество соков, но главное, что они ему принесли, это уже обдуманное решение жить вдвоем.

К их облегчению, Глеб улыбнулся. Оказывается, он сам хотел уже от них уйти, но был очень и поэтому боялся, что не сможет жить один.

А еще он успел познакомиться здесь в больнице с одной медсестрой, которая обещает забрать его к себе. Все это он говорил как-то равнодушно, как будто это его совсем не касалось. Однако он искренне радовался за них. О своей беременности Соня решила умолчать, боясь, что Глеб опять захочет жить втроем.

– И все-таки ты, дрянь, не могла подождать, когда я выйду из больницы, – обиженно вздохнул Глеб.

Видно было, что он все же жалел, что расстается с ними. Из палаты Соня выходила, покусывая губы. Эскин молча взял ее за руку. Ему самому было неприятно на душе.

Они утешились вместе, как только пришли, так сразу легли в кровать. Соня сначала попросила сделать ей куннилингус. Эскин даже не предлагал ей сходить в ванную и принять душ.

За это время ее тело стало для него родным.

Он вошел в нее, но очень-очень медленно, как будто проникал в саму святыню, и Соня тут же задрожала как трепетная лань.

«Пусть он даже и не мой, – думал Эскин, – но он обязательно будет моим, когда я его омою своим семенем!»

И стоило ему только подумать об этом, как стремительный поток его семени заполнил все ее лоно.