Лицо неприкосновенное - Владимир Войнович

Было это или не было, теперь уж точно сказать нельзя, потомучто случай, с которого началась (и тянется почти что до наших дней) всяистория, произошел в деревне Красное так давно, что и очевидцев с тех пор почтине осталось. Те, что остались, рассказывают по-разному, а некоторые и вовсе непомнят. Да, по правде сказать, и не такой это случай, чтоб держать его в памятистолько времени. Что касается меня, то я собрал в кучу все, что слышал поданному поводу, и прибавил кое-что от себя, прибавил, может быть, даже больше,чем слышал. В конце концов история эта показалась мне настолько занятной, что ярешил изложить ее в письменном виде, а если вам она покажется неинтересной,скучной или даже глупой, так плюньте и считайте, что я ничего не рассказывал.

Произошло это вроде бы перед самой войной, не то в концемая, не то в начале июня 1941 года – в этих примерно пределах.

Стоял обыкновенный, жаркий, как бывает в это время года,день. Все колхозники были заняты на полевых работах, а Нюра Беляшова, котораяслужила на почте, прямого отношения к колхозу не имела и была в тот деньвыходная, копалась на своем огороде – окучивала картошку.

Было так жарко, что, пройдя три ряда из конца в конецогорода, Нюра совсем уморилась. Платье на спине и под мышками взмокло и, подсыхая,становилось белым и жестким от соли. Пот затекал в глаза. Нюра остановилась,чтобы поправить выбившиеся из-под косынки волосы и посмотреть на солнце – скороли там обед.

Солнца она не увидела. Большая железная птица с перекошеннымклювом, заслонив собой солнце и вообще все небо, падала прямо на Нюру.

– Ай! – в ужасе вскрикнула Нюра и, закрыв лицо руками,замертво повалилась в борозду.

Кабан Борька, рывший землю возле крыльца, отскочил всторону, но, увидев, что ему ничто не угрожает, вернулся на прежнее место.

Прошло сколько-то времени. Нюра очнулась. Солнце жгло спину.Пахло сухой землей и навозом. Где-то чирикали воробьи и кудахтали куры. Жизньпродолжалась. Нюра открыла глаза и увидела под собой комковатую землю.

«Что ж это я лежу?» – подумала она недоуменно и тут жевспомнила про железную птицу.

Нюра была девушка грамотная. Она иногда читала «Блокнотагитатора», который регулярно выписывал парторг Килин. В «Блокноте»недвусмысленно говорилось, что всяческие суеверия достались нам в наследство оттемного прошлого и их надо решительно искоренять. Эта мысль казалась Нюревполне справедливой. Нюра повернула голову вправо и увидела свое крыльцо икабана Борьку, который по-прежнему рыл землю. В этом не было ничего сверхъестественного.Борька всегда рыл землю, если находил для этого подходящее место. А еслинаходил неподходящее, тоже рыл. Нюра повернула голову дальше и увидела чистоеголубое небо и желтое слепящее солнце.

Осмелев, Нюра повернула голову влево и снова упала ничком.Страшная птица существовала реально. Она стояла недалеко от Нюриного огорода,широко растопырив большие зеленые крылья.

«Сгинь!» – мысленно приказала Нюра и хотела осенить себякрестным знамением, но креститься, лежа на животе, было неудобно, а подниматьсяона боялась.

И вдруг ее словно током пронзило: «Так это же аэроплан!» И всамом деле. За железную птицу Нюра приняла обыкновенный самолет «У-2», аперекошенным клювом показался ей неподвижно застывший воздушный винт.

Едва перевалив через Нюрину крышу, самолет опустился,пробежал по траве и остановился возле Федьки Решетова, чуть не сбив его правымкрылом.

Федька, рыжий мордатый верзила, известный больше подпрозвищем Плечевой, косил здесь траву.

Летчик, увидев Плечевого, расстегнул ремни, высунулся изкабины и крикнул:

– Эй, мужик, это что за деревня?

Плечевой нисколько не удивился, не испугался и,приблизившись к самолету, охотно объяснил, что деревня называется Красное, асперва называлась Грязное, а еще в их колхоз входят Клюквино и Ново-Клюквино,но они на той стороне реки, а Старо-Клюквино хотя и на этой, относится кдругому колхозу. Здешний колхоз называется «Красный колос», а тот – имениВорошилова. В «Ворошилове» за последние два года сменилось три председателя:одного посадили за воровство, другого за растление малолетних, а третий,которого прислали для укрепления, сперва немного поукреплял, а потом как запил,так и пил до тех пор, пока не пропил личные вещи и колхозную кассу, и допилсядо того, что в припадке белой горячки повесился у себя в кабинете, оставивзаписку, в которой было одно только слово «Эх» с тремя восклицательнымизнаками. А что это «Эх!!!» могло значить, так никто и не понял. Что касаетсяздешнего председателя, то он хотя тоже пьет без всякого удержу, однако начто-то еще надеется.

Плечевой хотел сообщить летчику еще ряд сведений из жизниокрестных селений, но тут набежал народ.

Первыми подоспели, как водится, пацаны. За ними спешилибабы, которые с детишками, которые беременные, а многие и с детишками ибеременные одновременно. Были и такие, у которых один ребятенок за подолцепится, другой за руку, вторая рука держит грудного, а еще один в животепоспевает. К слову сказать, в Красном (да только ли в Красном?) бабы рожалиохотно и много и всегда были либо беременные, либо только что после родов, аиногда и вроде только что после родов, а уже и опять беременные.

За бабами шкандыбали старики и старухи, а с дальних полей,побросав работу, бежали и остальные колхозники с косами, граблями и тяпками,что придавало этому зрелищу явное сходство с картиной «Восстание крестьян»,висевшей в районном клубе.

Нюра, которая все еще лежала у себя в огороде, снова открылаглаза и приподнялась на локте.

«Господи, – сверкнула в мозгу ее тревожная мысль, – я здесьлежу, а люди давно уж глядят».

Спохватившись на свои еще не окрепшие от испуга ноги, онапроворно пролезла между жердями в заборе и кинулась к постепенно густевшейтолпе. Сзади стояли бабы. Нюра, расталкивая их локтями, стонала:

– Ой, бабы, пустите!

И бабы расступались, потому что по голосу Нюры понимали, чтоей край надо пробиться вперед.

Потом пошел слой мужиков. Нюра растолкала и их, говоря:

– Ой, мужики, пустите!