Женитьба доктора Поволжина - Александр Зернин

Когда ко мне в руки попала повесть «Женитьба доктора Поволжина», я невольно поразилась актуальности проблем, поднятых в тексте, их удивительной созвучности состоянию сознания современного православного человека. Прямо-таки калька с действительности, продолжающая славные традиции Гоголя, Чехова и Салтыкова-Щедрина.

«Женитьба…» была написана в 50-х гг. прошлого века в Русском Зарубежье. Сюжет относится к еще более раннему времени – периоду между 1905 и 1914 годами. Однако многие моменты повествования поразительно напоминают эпоху нашу с вами, т. е. сто лет спустя. Хотя… не лучше ли будет признать, что автор удачно раскрыл человеческие типы, показал черты характера и категории мышления, существующие в русских людях независимо от эпохи? Кроме того, проблемы двух порубежных эпох (конца XIX – начала XX вв. и конца XX – начала XXI вв.) зачастую настолько схожи внутренне, словно мы живем на средокрестье не двух, а трех веков.

В центре сюжета «Женитьбы доктора Поволжина» – ситуация хотя и трагикомическая, но лишь на первый взгляд надуманная. Да, канули в Лету времена, в которые молодые девушки выходили замуж, не имея ни малейшего представления о физиологической стороне супружества. Но духовные и психологические основы тех проблем, которые подняты в повести, остались. И, поскольку эти основы лежат не на поверхности, их, быть может, еще труднее обнаружить, осознать и правильно разрешить.

Примечательно, что, когда я готовила эту книгу к печати, мне пришлось столкнуться с критикой со стороны коллег по цеху: дескать, такое произведение не может выйти в православном издательстве, ведь оно-де совершенно несправедливое. И даже в светском издательстве «Женитьбу доктора Поволжина» печатать нельзя, хотя бы потому, что типы людей, которые в ней описаны, никогда не видят собственных ошибок и не способны исправиться.

Но мне было совершенно очевидно: такая книга выйти должна, и при том непременно в православном издательстве. Ибо, появись она в светском, это означало бы: «Вот, все православные такие, как мать главной героини!» А выпущенная от имени православных людей, «Женитьба…» должна была бы «сказать»: «Нет, не все православные такие». Книга оказалась бы по тону скорее сожалеющей об ослеплении персонажа грехом фарисейства. Ведь доминанта повести – обличение греха, а не грешника (точнее, грешника тоже – но лишь в той мере, в которой он сросся со своим грехом до полного поглощения, до полного нежелания увидеть и осознать его, постараться исправить). Ведь подлинные грешники – это прежде всего духовно немощные люди, считающие себя сильными, здоровыми и праведными.

В центре повествования – трагикомическая семейная коллизия, которая рисковала бы скатиться на уровень провинциального водевиля или комедии положений, если бы не одно обстоятельство. Вернее, один персонаж – мать главной героини. Ольга Петровна Мордовцева – не просто властная женщина, не желающая отпускать от себя совсем еще юную дочь, которую только что выдала замуж. Ольга Петровна, как мы сказали бы сегодня, воцерковленная православная. (В начале прошлого века такого термина, разумеется, не существовало, хотя существовала сама воцерковленность и ее различные степени у различных людей. А в выражениях того времени Ольга Петровна – «богомолка».) С первых же страниц мы убеждаемся, что она одержима одним из самых распространенных среди православных (особенно среди женщин) духовных недугов – фарисейством. Эта-то особенность Ольги Петровны и служит подлинным стержнем, главной проблемой повести. А заодно и призмой, сквозь которую критически пропускается и мир героев, и мир читателей.

В чем обычно «заключается» воцерковление, вернее, что мы вкладываем в это понятие (и вкладывает героиня повести)? Воцерковление в том, чтобы человек был как все (т. е. все воцерковленные, конечно): по воскресеньям приходил в храм, регулярно исповедовался и причащался, соблюдал посты, читал утренние-вечерние правила, три канона перед Причастием и все, как положено. О чем священник обычно спрашивает человека на исповеди? О том же! «Читаете ли утренние и вечерние правила?» «А посты соблюдаете? А к Причастию готовились?» Но вот вопрос, как живет человек по Евангелию, не задается вообще! Даже не осмысляется никем – ни священниками, ни народом Божиим. И это одна из величайших проблем, существующих в церковной жизни, – и сто, и двести лет назад, и теперь. И именно из этого корня произрастает недуг фарисейства!

Так в чем же суть этого страшного духовного состояния, которое, как кривое зеркало, искажает взгляд на мир и уродует не только самого «фарисея фарисеевича», но и окружающих его людей? Чем так опасно лицемерие, старательно придерживающееся внешних форм? Прежде всего, разумеется, тем, что «православный фарисей», восприняв в Православии всё, не воспринимает, не понимает и не переживает главного – любви. Именно в отсутствии любви – в первую очередь любви к Богу – и кроется первопричина той неискренности, того лицемерия и двоедушия (или даже бездушия), того ханжества, сосредоточения на внешнем в ущерб внутреннему, «сокровенному сердца человеку», в конечном счете – самоправедности.

Сегодня мы часто говорим о нехватке любви в обществе, у людей (даже православных), о повальной формализации всего в Церкви. Но ведь источником любви является Сам Христос! А Христос с нами говорит через Евангелие, а это и есть источник любви, источник той науки любви, которая только одна нас может научить чему-то. Ни утреннее-вечернее правило, ни посты, ничто другое любви не учат! Соблюдение внешних норм поддерживает в человеке горение любви, дает возможность опереться на что-то в нашем движении к любви, формирует внутреннюю дисциплину для того, чтобы, шествуя к любви (Любви! – Христу), не сбиться с пути, но самой любви не учит! И поэтому, когда мы говорим, что происходит оскудение любви, мы должны понять: оскудение происходит от того, что Евангелие отделилось от нашей жизни и оказалось где-то на периферии сознания. От того, что мы не воспринимаем слова Евангелия как обращенные лично к нам и не стремимся их исполнять.

Ведь исполнять гораздо легче внешние обряды, не проникая в их суть ни умом, ни сердцем. Но такая обрядовость – без любви, без Евангельской любви – ложь и лицемерие, ибо она пуста, как ненужный сосуд с трещиной, из которого вытекли Вода живая, Вино Любви, елей милости. Вытекли… или скорее не наполняли этот сосуд никогда. Ибо сам сосуд не знает, что́ такое Вода живая, Вино Любви, елей милости. Сосуд полагает самого себя самодостаточным и не может помыслить, что слеплен-то он был исключительно для того, чтобы наполниться водой, вином, маслом и содержать, хранить их внутри себя. А пустой сосуд – вещь ненужная. Он не исполняет своего предназначения.

Человек – это живой сосуд, который не просто хранит, но и приумножает туне полученную им воду, вино, елей. Человека можно уподобить лампаде или тем светильникам, которые были в руках у десяти дев, вышедших в ночи навстречу жениху (см.: Мф. 25, 1). У пяти из них, как известно, не достало в таком светильнике масла – добрых дел. Не могли они, по слову апостольскому, показать веру свою от дел своих (ср.: Иак. 2, 18), ибо не творили дел веры и любви не имели.