В двух шагах от рая - Михаил Евстафьев Страница 98

Он выхватил у бойца ручной пулемет, вышел на дорогу и открыл огонь по беженцам. Успел положить человек двадцать, пока не подбежал офицер:

– Я приказываю прекратить! Немедленно прекратите огонь!

– Кто ты такой, майор?! – Богданова аж перекосило. – Кто ты такой, чтобы мне указывать?!

– Я представитель особого отдела КГБ СССР! – чеканя каждое слово, каждую букву, ответил майор, и словно вцепился этими словами, вцепился мертвой хваткой, как бульдог в горло. – Если вы не прекратите огонь, я застрелю вас! – майор направил на Богданова пистолет.

– Сволочи! – Богданов откинул ручной пулемет прочь. – Не можете даже за товарища отомстить!

Никто действия Богданова, естественно, не поддержал. Но и не оспорил, не осудил открыто. Поникли бойцы, пережидали, чтоб скорее ушла в прошлое эта неприглядная, однако, в принципе, не то чтобы прям уж такая существенная, если не вмешался бы особист, сцена. Всякое случается. Да и война-то ведь не остановилась. Всякое бывает на войне! Пора дальше двигаться. Дела другие ждут, к завтрашнему дню готовиться, капитана, разведчика погибшего, друга боевого в Кабул, в морг распорядиться, чтоб везли.

Резким поворотом головы, разом всех гневно оглядел Богданов, всех в соучастники записал, подмял, сломил, успокоил. Особист-то что! Особист угомонится. На любого управа найдется. Важней теперь, чтобы свои не подкачали, раз попытку осудить его действия предпринял этот придурок-особист!

Настроений против себя среди подчиненных, казалось, не обнаружил Богданов. Так-то лучше!

Нет. Ошибся! Один старлей не потупился, не закурил, не согласился, покорно, безропотно или же нахмурившись, не отвернулся, выразив явное безразличие. Как же его? Старший лейтенант Шарагин. Так точно! Знакомая личность! И как дерзко посмотрел! Нахал! Тычет свое презрение. Целого полковника осудил! На единовластие, на авторитет старшего офицера замахнулся!

…Богданов зацепился за мой осуждающий взгляд! никто больше не

посмел смотреть ему в глаза…

Осипова вынесли с заставы, положили на нос бронетранспортера, подняли, чтобы труп не скатился с брони, козырек, повезли в Кабул…

Кровь взбесилась, готова была разорвать сосуды, выплеснуться наружу, как тогда, в ущелье. Все безумствовало внутри Шарагина! Он задыхался, трясся всем телом.

…Богданов! ты руководил операцией, и он по твоей вине погиб! ты

послал его вперед… тебе на все наплевать, ты бы и полком

пожертвовал, скажи тебе кто, что место комдива получишь, любой

ценой проявиться, выделиться… можешь быть доволен: у тебя в

дивизии очередной герой появился, и одним офицером меньше

стало!..

…особист замял это дело… а зря!.. надо было тебя, Богданов, под

трибунал отдать!.. значит ты, сволочь, испугался! испугался,

что заложу тебя?!. я убью тебя, Богданов!!!

Котенок перестал мурлыкать.

Во дворе кричала детвора, мамаша нервно звала свое чадо с улицы.

Шарагин встрепенулся, возвращаясь из мира войны. И не стало больше зимнего перевала, и крупных хлопьев снега, что опускались на синее солдатское одеяло, в которое завернули Осипова.

Большой и указательный пальцы обхватили и сдавили котенку горло. Маленький комочек был еще теплым. Коготки до крови исцарапали кожу. Шарагин непонимающе смотрел на задушенное существо.

…что со мной происходит? я медленно схожу с ума, я весь день

переживаю, а ночью меня изводит дикая боль… это расплата! но за

что? я ни в чем не виноват!.. надо унести его… а куда я его дену? что

скажу?.. отнесу и брошу его в мусорный бак… хорошо, что никого

нет на лестнице… скажу, что котенок убежал…

Пешком, спотыкаясь, крепко сжав в руках котенка, вдоль хрущевских пятиэтажек, взявших в осаду воинскую часть, и почти вплотную подступивших к высокому бетонному забору, через детские площадки, отворачиваясь от молодых мам с колясками, убегал Шарагин прочь от дома.

…что же я наделал?!..

Точно взбитые сливки, с синими подбрюшинами висели над городом облака. Прошло, наверное, несколько часов с того времени, как он выбежал из квартиры. Потерянно брел он по старой, незнакомой раньше части города, по тихой улице с молчаливыми от безветрия липами; мимо бревенчатых домов-пенсионеров, сложенных на долгие времена, прижавшихся друг к другу, будто живые люди, которые понимали, что вместе – легче, вместе – безопасней; один дом – зеленый, подновленный свежей краской, один – выцветше-голубой, остальные – коричнево-серые, некрашеные, все – осевшие, но тем не менее крепенькие еще, бодрящиеся, как старички-живчики.

Кроме одного мужчины у колонки с водой, больше никого поблизости не было. Мужчина наполнил второе ведро.

…что-то знакомое в нем… если б не борода…

Раздетый по пояс, в закатанных по икры армейских брюках и сандалиях, мужчина наклонился к ведрам.

– Епимахов?! – не веря собственным глазам позвал Олег. – Николай?..

Мужчина миновал низенькие, утопленные в тротуар окошки, защищенные от посторонних глаз ставнями, толкнул сандалией калитку, и скрылся.

– Епимахов!

Калитка была заперта.

…не признал…

– Епимахов! Открой, это я – Шарагин! – стучался он, счастливый от неожиданной встречи.

Что-что скрипнуло. Наступила полная тишина. Тишина спустилась на всю улицу, и на весь город, и на миг почудилось, что он снова оглох, как тогда – во время засады. На улице по-прежнему было безлюдно. В доме через дорогу, в окне сидел откормленный, пушистый, мордастый серый кот. Недолго раздумывая, Шарагин подтянулся на высокий забор, перемахнул через него, спрыгнул вниз, быстро поднялся на крыльцо, дернул за ручку. Дверь не поддавалась. Тогда он постучал. Послышались шаги и высокий женский голос изнутри:

– Чаво надо?

– Мне нужен Николай Епимахов. Друг я его по Афгану.

– Нет здесь никаких Ипимаковых!

– Да что вы меня разыгрываете, что ли? Он за водой только что ходил.

– Не дурите мне голову, мужчина.

– Откройте, говорю!

– Как бы не так! Разбежался! Держи карман шире! Я честная женщина, я одна дома, и постороннему мужику не открою!

– Не дури, бабуся! – рассердился Олег. – Дверь выломаю. – И чтобы припугнуть, сильно дернул за ручку. – Позови Колю! Слышь, что говорю! Николай!

– Убирайся к черту! Сказали тебе: нет тута никаких Коль!