В двух шагах от рая - Михаил Евстафьев Страница 94

– Но ведь другие получают… – обиделась Лена. – Дали вон, я слышала, какому-то капитану новенькому, меньше месяца, как прибыл. Чистяковы почти сразу получили.

– Мало ли кто и как получает!

– Тише, не кричи, Настя услышит.

– Пусть знает, что отец в ноги кланяться не будет. Придет время, получим квартиру.

– Но ты же ничего не делаешь для этого, только рассуждаешь. Попробуй, сходи к полковнику Богданову, вы же с ним в одном полку служили. Неужели он не поможет, наверняка знает, что ты такое ранение перенес…

– Откуда ты про Богданова знаешь?!

– Знаю. Сходи, что тебе трудно сходить?

– Замолчи! Прошу тебя!

…в Афгане Богданов был и здесь надо же было угодить под его

командование!..

– А что я такого сказала? Что ж ты такой дерганый стал! Ничего ни скажи! Мне Нина Чистякова говорила, что Богданов мужик нормальный, может помочь.

…ах вот как?! значит правду говорят, что она под Богданова легла,

чтобы квартиру быстрей получить…

– Замолчи!

– Хочешь, я схожу к нему, если ты такой гордый?!

– Я тебе запрещаю даже называть фамилию этого гаденыша!

– Да все у тебя плохие, – не сдержалась Лена. – Так и останемся навсегда без собственного угла… А потом ты опять в госпиталь ляжешь, что нам тогда с Настей делать?

– Замолчи! – он хлопнул дверью, стекло вылетело, разбилось вдребезги.

– Совсем с ума спятил. Смотри, что ты наделал! – она наклонилась поднимать кусочки стекла, волосы ее растрепались. Он первый видел свою нежную, добрую Лену в ярости.

…это не моя жена! моя жена всегда другой была!.. это ведьма!..

– Поезжай-ка к маме!

– Я бы давно уехала, – неожиданно жестко заявила Лена. – Ты нас уже и замечать перестал совсем. Спросить у тебя ничего нельзя.

– Тогда собирайся! Мы с Настюшей вдвоем справимся как-нибудь, – сказал, и пожалел, но деваться было некуда. Вышел из положения: – Няню найду!

– Что?! Ишь чего захотел! Уеду я только вместе с ребенком. Неужели ты думаешь, что я ее оставлю в квартире с… с ненормальным?! Олежка, прости, я не хотела!

– Уезжайте!

– Что же я несу такое! Ради бога, прости! Что с нами творится такое?! Олежка! – она обняла его, зарыдала.

– Отпусти, – он расцепил ее руки.

– Прости, Олежка, – Лена отпрянула от него, отвернулась, всхлипывая, повторила, умоляя: – Не гони. Мы должны быть вместе, один, один: ты пропадешь.

– Не пропаду!

– Пожалуйста, – плакала Лена.

– Успокойся. Я говорю: успокойся. Хватит слез! Собирай вещи. Утром посажу вас на поезд.

В привокзальном буфете

…вот повезло!..

продавали пиво. Шарагин воротился в пустую квартиру, уселся в кресло, открыл бутылку, закурил в гостиной, где обычно не курили, вздохнул с облегчением: отвязалась, никто не жалеет, не ворчит из-за разбитой посуды, не зудит насчет квартиры, не вздыхает за спиной по поводу осколка под сердцем. Так лучше – один на один с болью и мыслями.

…справлюсь как-нибудь!.. не пропаду!..

Не справился. Средь бела дня вспучилась, навалилась боль, тормошили мысли, недобрые, беспорядочные, ускользающие, надрывные, атаковали, путали все в голове, будто и прямо сходил он с ума. Он набрал Женькин номер:

– Слушай, приходи прямо сейчас. Что-то неладно, что-то со мной не в порядке.

– Порядок, Олег, не беспокойся, главное, что у нас выпить есть, – Чистяков обрадовался холостяцкой обстановке. – Подумаешь, осколок какой-то! Ты, главное этих идиотов-врачей не слушай. Они вечно всякую ерунду придумывают. Перестраховщики! Знаешь, у меня, блядь, дед есть, не родной, какой-то там двоюродный. Так у него по всему телу осколки сидят. Штук десять. И в голове, и в груди, и в ногах, везде, короче. Деду дали понять, что он не жилец, что максимум год протянет, а скорее всего – несколько месяцев. И что ты думаешь? Живет себе до сих пор припеваючи. В деревне живет. Самогон, блядь, глушит, нас с тобой за милую душу перепьет. Самосад курит. У меня у самого полпечени осталось после гепатита, и ничего, жив, как видишь, и литр запросто выпиваю.

…«у нас чай в столовой никогда так не заваривают, жидок сплошной,

какого цвета моча при желтухе становится – чифирь прямо-таки… ",

говорил Моргульцев, который сам переболел гепатитом…

– Да мы еще в «заразке» квасили. И ничего!

…переболел желтухой, а пьет почти каждый день… всех зацепил

Афган… каждому свое досталось…

– Одно дело гепатит, и совсем иное – ранение!

– Да брось ты… и желтуха проходит, и раны заживают.

– Женька! Ты не понимаешь меня! Я серьезно, мне кажется, я медленно схожу с ума от этой боли! Я готов умереть, я не боюсь смерти, лишь бы не нашло безумие! Иногда я начинаю верить, что вовсе не вернулся с той войны… Иногда от боли настолько дурею, что перестаю понимать, где я, и что со мной творится! Иногда вижу себя в госпитале, иногда лежащим под тем хребтом, где нас накрыли духи, иногда Лена снится мне и Настюшка… Я тебе скажу, что, вот мы здесь с тобой сидим, а мне порой кажется, что это сон, что не может этого быть, потому что умер я давно, погиб, ранение смертельное было, а никаких госпиталей и никакого возвращения домой не было!

…Действительно. Началось это давно. Представилось однажды, что повторяющиеся в ночном сознании события – будни в кабульском полку, афганские пейзажи, горы, и особенно последний бой, – вовсе не сновидения, и что, напротив, тот день, когда они поехали на охоту, и гуляли в лесу, и Настюша провалилась в лужу, но не сказала папе, только позже призналась, когда шли к машине, и он спросил ее, почему она так странно шагает, сказала Настюша, что в ботинках «немного сыло», а ботинки просто все были полны воды, хлюпали так, что ужас, – весь день тот мог запросто привидеться ему во сне…

…точно! в последнюю ночь перед ранением, в горах… значит, я до

сих пор в Афгане… балансирую между жизнью и смертью?..

– А что Ленка-то уехала?

– Семейные неурядицы.

– Она про осколок знает?

– Рассказал.

– Что говорит?

– Ничего не говорит, жалеет.

– Это они, бля, мастерицы. Поплакать, поныть, поворчать! Все кишки вытянут!

– Лена не такая, – встал на защиту Олег.

– Что значит: не такая?

– Она никогда не ноет.