Саша Чекалин - Василий Смирнов Страница 9

Весть о том, что происходит в Курьянове, быстро понеслась по селу. На помощь побежали комсомольцы. Верхом на лошади помчался Павел Николаевич.

Саша вместе с Егорушкой и Серегой тоже побежал в Курьяново. До Курьянова было рукой подать. Уже с пригорка в конце улицы виднелись постройки деревни. Ослепительно пылало полуденное солнце, синели васильки по краям дороги. Но Саша ничего не замечал — перед глазами у него все расплывалось.

На полдороге, за оврагом, их встретили возвращавшиеся назад комсомольцы.

— Ничего… Мирно обошлось… — сказал Ваня Колобков. — Подкулачники баб натравили. Рожь хотели себе, а не колхозу косить. А Надежда Самойловна не дала…

Ваня заботливо вел запыхавшегося Сашу за руку и говорил:

— Испужался? Мать побежал выручать? Не бойся… Мы за Надежду Самойловну горой постоим.

К вечеру Надежда Самойловна вернулась домой. Привез ее инструктор райкома партии Калашников на машине. Вместе с ними приехали начальник милиции и прокурор.

Мать как ни в чем не бывало улыбалась, голос у нее звучал уверенно. Только цветастый платок на голове был в двух местах разорван и на локте краснела запекшаяся ссадина.

— Бить меня хотели… — рассказывала Надежда Самойловна. — Платок сорвали, а потом опомнились…

В избу собрались все родные, соседи. Бабушка охала и качала головой. Дедушка хмурился. А Саша с гордостью посматривал на мать. На легковой машине домой привезли. Такого почета, наверное, никто в селе не удостаивался!

Осенью, когда убрали урожай, в бывшем кулацком доме открылся колхозный клуб. Снова заработали кружки. Песковатский хор и драмкружок считались лучшими в округе. Их наперебой приглашали в соседние села и даже в районный центр.

Для Надежды Самойловны наступили самые хлопотливые и радостные дни.

Замирая от восторга, следил Саша за матерью, когда она, нарядная, в праздничном ситцевом платье, с блестящими от волнения глазами, появлялась на сцене. В несколько рядов, полукругом, выстраивалось человек тридцать — всё знакомые Саше люди. Выходила вперед в длинном черном платье руководительница хора, учительница Домна Васильевна. Затихали в битком набитом помещении люди. И сперва тихо-тихо, как басовая струна на гитаре, начинали рокотать голоса:

— Э-э-э-э-эх… да-а… э-э-э-э-эх!.. Калинка, калинка, Калинка моя…

Голоса набирали силу, от них словно раздвигались стены здания, становилось светло, просторно, радостно.

В саду ягода-малинка,

Малинка моя!..

Теперь уже в песне слышалась просьба. Голоса звонко кого-то уговаривали, упрашивали:

Ах, под сосною под зеленою

Спать положите вы меня.

Аи, лю-ли, лю-ли,

Аи, лю-ли, лю-ли…

Спать положите вы меня…

Словно отвечая на просьбу, весь хор гремел:

Калинка, калинка,

Калинка моя…

Голос матери выделялся. Может быть, для других это было незаметно. Но Саша отличал его чуть вздрагивающий на высокой ноте, сильный, звучный, проникающий в самую душу. В эти минуты он забывал все на свете. Он видел только мать, ее разрумянившееся лицо, озаренное ярким светом лампы-«молнии». Казалось, что в клубе не было больше людей, кроме него самого и матери. Он видел и слышал только ее.

Но самыми радостными были для Саши дни, когда драмкружок в Песковатском ставил спектакли.

Уже с того часа, когда мать получала роль и поздно вечером при свете ночника начинала ее учить, Саша терял покой и сон. Чуть потрескивал фитиль в лампе, по стенам скользили длинные тени, за обоями шуршали тараканы. Саша, широко раскрыв глаза, следил, как мать шепотом, боясь разбудить уснувшего Витюшку, повторяла роль. Она то задумывалась, облокотившись на стол и глядя куда-то вдаль, то, снова наклонившись над тетрадкой, шептала что-то про себя, едва шевеля губами.

И вот наступал день спектакля. Задолго до начала представления в клуб начинали собираться и старые и малые, не говоря уже о молодежи.

У дверей шумели неумолимые контролеры, которых осаждала толпа песковатских ребятишек, всеми правдами и неправдами стремящихся проникнуть в зрительный зал. Взволнованные артисты торопливо сновали взад и вперед, ни на кого не обращая внимания.

Пробравшись в зрительный зал, Саша и Витюшка размещались на бесплатных местах — сбоку на подоконнике.

— Ты не вздумай опять орать, — предупреждает Саша младшего брата, недовольный, что тот увязался за ним.

Саша помнит, как в прошлом году с Витюшкой в зрительном зале произошел конфуз.

По ходу действия Надежду Самойловну должны были разбойники ранить ножом. Увидев, что мать замертво свалилась на пол, Витюшка заорал во все горло: «Мама!.. Мамка!..» — и, обливаясь слезами, ринулся на сцену. Саша тоже закричал и побежал за ним, позабыв, что все это происходит не взаправду. Быстро собирается народ. Саше и Витюшке с подоконника видно все как на ладони. От духоты лампы, висящие перед сценой, начинают чадить. Огоньки в них бьются, как воробьи в клетке. Саша знает, что в эту минуту происходит на сцене. Там артистам подводят глаза, приклеивают усы и бороды. Люди становятся чудными и незнакомыми.

Вдали, в задних рядах, Саша видит отца, дядю Митю и даже дедушку.

Звенит третий звонок.

Сейчас начнут! — шепчет Витюшка, от нетерпения ерзая на месте.

Словно волна пробегает по зрительному залу. Медленно под стихающий говор людей поднимается занавес — и зал замирает. На сцене растут зеленые кусты, стоят скамейки, а вдали, за крутым берегом, просвечивает голубая лента реки.

И вот вышла Катерина, как теперь зовут мать. Какой скорбью, тоской звучит ее голос, когда она рассказывает про родительский дом, где ей жилось радостно, легко, привольно под крылом ласковой матушки, которая в ней души не чаяла! Как ухаживала она за цветами, которых в доме было много-много…