Старый тракт - Георгий Марков Страница 89

— Боже мой, какие просторы, какой размах! Смею уверить вас, Петр Иваныч, подобное не приходилось наблюдать даже в степях донских! — сказал Шубников.

— Да-с, милостивый государь Северьян Архипыч, уж как вы правы! Ширь истинно необъятная! — радуясь, что Сибирь производит на свежего человека сильное впечатление, воскликнул Макушин.

— А как прозывается эта местность, позвольте полюбопытствовать, Петр Иваныч?

— У местности сей прозвание — Барабинская равнина. Это по книгам, а в просторечии — Бараба. И обратили ли вы внимание, Северьян Архипыч, какой здесь тучный скот, сколь тут добра на крестьянских усадьбах?

— Приметил, Петр Иваныч, приметил! И невольно подумал: как только железка протянет свои стальные линии через эти просторы, отчаянно буйная жизнь предначертана этому краю.

— Бесподобная жизнь, Северьян Архипыч, бесподобная. И книг сюда потребуется — море! Море безбрежное! Просвещение народа! Какая великая и благородная цель! Тысячи сынов Отечества прославят на этом поприще свои имена.

Ямщик, ловко сидевший на облучке тележки и то и дело посвистывавший на пару гнедых, впряженных в оглобли и боковые постромки, обернулся на слова купца и, зная покладистый его характер, вставил свое:

— А покеда, Петра Иваныч, то время наступит, еще в этой местности крестов поприбавится…

— То есть как крестов поприбавится? — недоуменно пожимая узкими плечами под поношенным дождевиком, несколько испуганно сказал Шубников.

— А что, Прохор, снова смертоубийство было? — спросил Макушин, протянув руку и трогая за плечо ямщика.

— В ночь под Троицу, Петра Иваныч, не доезжая две версты до Малоубинских хуторов, обоз с чаем подрезали. Трех мужиков запороли насмерть, двух искалечили. Чай, конешно, перегрузили на лодки, спрятали на той стороне озера в камышатнике. Да кто же туды проникнет? Ни подхода, ни подъезда. А все ж, сказывали ямщики, на постоялом, не за чаем варнаки охотятся. Золото в Мартайге скопилось, вот-вот должны в цареву казну везти…

— Стало быть, преступный мир наличествует?

— Что есть, то есть, Северьян Архипыч, — спокойно сказал Макушин. — Сами посудите: огромадное передвижение ценностей с окраин державы в ее центр… Другое бы правительство в цивилизованной стране взяло бы все под тщательную охрану, а нашему другая забота: как сберечь ссыльных на этапах. На это и денег не берегут и войска находится в достатке.

— Странная держава Россия, странная, Петр Иваныч, — поеживаясь от каких-то недобрых предчувствий, сказал Шубников.

Купец заметил движение плеч будущего старшего приказчика, расценил это как проявление робости, степенно погладил бороду:

— Не извольте беспокоиться, Северьян Архипыч. Мой товар у варнаков не в почете. Чтобы его сбыть, надо трижды постараться, а им недосуг. Да и сам я известен тут каждому разбойнику семьдесят семь раз.

— А почему не более и не менее, а семьдесят семь раз? — спросил Шубников, приметив в раннем вечернем сумраке далекий-предалекий огонек, настороженно мерцавший в степной дали.

— А потому, Северьян Архипыч, что еду по этим местам туда-сюда семьдесят седьмой раз.

— И все по торговым нуждам в столице? — осведомился Шубников.

— Многократно, но не только езживал в столицу, случались дела и ближе — в Омске или Перьми. А особенно приходилось часто бывать в Ирбите. Знатные ярмарки бывали там.

— Петра Иваныч, верховые нагоняют нас, — вдруг оборачиваясь на облучке сухопарым телом, сказал ямщик.

Макушин изогнулся, вытянул шею, сдвинул широкополую шляпу, всматривался в даль дороги:

— Не вижу никого, Прохор.

— А я слышу, Петра Иваныч, топот копыт, — подставляя ухо под порывы легкого ветерка, проговорил ямщик.

Насторожился и Шубников. Напряженно вскинул голову, осматривал степное раздолье, изрезанное увалами, похожими на морские волны.

— А я не вижу, — сказал он, но тут же добавил: — А слышать — слышу.

— Ну, бог с ними, с верховыми. На то он и тракт, чтобы по нему денно и нощно пешие и верховые сновали. Нам сие не касаемо, — успокоил себя и ямщика и Шубникова Макушин. — Погоняй-ка коней повеселее, Прохор!

Ямщик пронзительно засвистел, вскинул ременный бич, задергал волосяными вожжами:

— Но-но, соколики!

Тележка загремела ослабевшими гайками, заскрипели рессоры, из-под копыт коней полетели куски слежавшейся земли, пропитанной дневным обильным дождем.

И тут сквозь все дорожные звуки послышался откуда-то слева, со стороны той части тележки, на которой сидел Шубников, четкий, повелительный голос:

— Эй, господин Макушин! Немедля придержи коней! Придержи!

— Кто это там меня окликает?! Останови, Прохор, — велел Макушин.

Кони не успели еще встать окончательно, как тележку окружили семь верховых полицейских.

Макушин соскочил с тележки и тут же сел обратно, опасаясь быть опрокинутым наземь грудью оседланного жеребца, из ноздрей которого летели брызги пены.

— О, Василий Васильевич, что за надобность нагонять меня?! — воскликнул Макушин, подбирая ноги в бизоновых сапогах под тележку.

В седле, на вороном жеребце, сидел давний знакомец Макушина, каинский уездный исправник, штабс-капитан Шароглазов.

— Извиняй, Петр Иваныч. Как говорится, дружба дружбой, а служба службой. Только ты изволил со своим обозом покинуть постоялый двор, вдогонку депеша из Омска с неукоснительным предписанием: по повелению московского полицмейстера произвести тщательный досмотр твоих товаров, в целях выявления недозволенных предметов, относящихся к религиозным культам старообрядчества. — Исправник выскочил из седла, кинув поводья от узды вывернувшемуся из-за подводы младшему чину.

— Что? Что? Василь Васильевич, то ли слышу?! — Макушин опустился с телеги прямо в лужицу, не успевшую после дождя испариться.

— А то самое, Петр Иваныч, слышишь, что говорю, — засмеялся исправник, счищая рукояткой ногайки с брюк кусочки налипшей грязи.

— Да ты не шутишь, Василь Васильевич?

— И рад бы, Петр Иваныч, пошутить, а не могу. Приказано учинить досмотр немедля, в любом самом неожиданном месте, и непременно до того, как твой обоз достигнет томских пределов.

— Чем же, право, я вызвал этакую немилость? И кто позволил поставить меня под такое позорное подозрение?! Я пекусь о просвещении народном, а меня готовы обвинить в измене православию. Нет, ваше благородие, Василь Васильевич, этого я не оставлю без последствий. — Макушин все больше и больше накалялся, голос его становился громче, длинные руки взлетали выше головы малорослого каинского исправника.

Шароглазов отступил от купца шага на два, заволновался до хрипотцы в горле:

— Петр Иваныч, дражайший господин, я подневолен. Мое дело исполнить приказ и донести: в обозе томского купца Петра Ивановича Макушина предосудительных предметов не обнаружено… Я так полагаю, зная ваше честное имя, прославленное повсеместно по Сибирскому тракту.